Георгий Кублицкий - Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

Ближе к полудню солнце поджаривает Каир на адской сковородке. Кажется, если постоишь минут двадцать под его прямыми лучами, то начнет тлеть рубашка.

По-моему, после часу дня в Каире может сносно чувствовать себя только саламандра. Улицы совершенно пусты, магазины закрыты. Деловой день делится надвое перерывом на жару. Люди спасаются в тени, которая в эту пору совсем коротка.

Но вот солнце медленно спускается к горизонту. Открываются двери лавок, постепенно густеет толпа. Каир выходит на улицу.

В любви к уличной жизни каирец превосходит парижанина. Кажется, он покидает улицу только для сна, да и то неохотно. А многие и спят на улицах.

В Париже кафе занимают часть улицы. В Каире улица вторгается в кофейни, но у владельцев и посетителей нет ни малейшего желания отделиться от уличной сутолоки. Ни дверей, ни барьеров. Столики выставлены прямо на тротуар, Посетители — одни мужчины, только мужчины — сидят лицом к улице. Некоторые выдвинули стулья совсем к проезжей части, так, что пешеходы остаются у них за спиной, а под носом скрежещут тормозами такси. Кое-где стулья поставлены рядами, как в кино. Экран — сама улица с ее жизнью, всегда интересной старожилу.

В кофейнях почти никто не ест. Пьют холодную воду, кофе, чай. Пьют не спеша. За стаканом воды можно просидеть и час и два, разглядывая толпу или поджидая знакомого.

Во всех каирских кофейнях вместо еды и питья можно заказать только трубку. Мальчик тотчас притащит довольно сложное сооружение, имеющее мало общего с теми безделушками, которые чудаки европейцы по недоразумению называют трубками. Каирская трубка стоит на полу. В руках у курильщика ее гибкая часть с мундштуком. Мундштук делается из янтаря, чубук украшен арабесками. Дым проходит через сосуд с водой. Курят медленно, развалившись на диване или откинувшись на стуле. Иногда двое-трое, сидя вокруг столика, по очереди сосут одну трубку.

А это что за странные звуки? Неужели шарманка? Она! Я видел такие только на рисунках и в фильмах о Петербурге прошлого столетия. Шарманка оклеена картинками несколько вольного содержания. Одноглазый старик крутит ручку, гибкий подросток-акробат кувыркается на мостовой.

Парень несет за плечами огромную бутыль, примерно такую, в каких у нас перевозят серную кислоту. Только эта бутыль покрыта узорами, вокруг горлышка бахрома, внутри плещется прохладительный напиток со льдом.

А рядом ресторан на двухколесной тележке. Кушанья разложены под куполом из цветных, ярко раскрашенных стекол. Тележка дымит трубой, кушанья с пылу, с жару.

Но вот солнце садится в гущу домов и минаретов. Почти тотчас зажигаются вечерние огни: сумерки короче воробьиного носа.

Шумит, бурлит вечерний Каир. Работают все учреждения, конторы, банки, магазины.

Десять часов вечера, а в узких улочках и переулках старых арабских кварталов еще самый разгар торговли, игр, гуляний. Прямо на улице — вешалки продавцов старья. Они предпочитают полутьму, чтобы покупатель не разглядел заплатку на выцветшей рубахе. Некоторые лавки устроены просто в нишах, нет у них ни дверей, ни замков.

И что за смесь запахов! Подгоревшее масло, нежный аромат плодов манго, керосиновая гарь примусов, дым дешевых сигарет, нагретый асфальт, чеснок, напоминающее ладан неведомое благовоние…

При тусклом свете лампочки над входом в дом босоногая ребятня гоняет по переулку тряпичный мяч. Мальчишки подоткнули полы галабей. Тени мечутся по стенам. На крылечке сидят трое: пожилой толстый мужчина в феске и двое парней в солдатских рубахах. Поодаль на корточках черная фигура женщины. Она прислушивается к разговору, однако не смеет вмешиваться в дела мужчин. Возможно, это жена толстяка.

Скоро полночь, но люди не спят. По-прежнему густа толпа в узких улочках. Полны кофейни, и ребятишки азартно играют в арабские пятнашки.

Гортанный голос, нараспев, с паузами произносящий незнакомые слова, плывет над ночным Каиром. Это муэдзин, служитель мечети, призывает правоверных совершить очередную молитву.

Пять раз в сутки раздаются голоса муэдзинов, повторяемые множеством громкоговорителей. Пятым, последним призывом и заканчивается каирский день.

Согласившись стать моим спутником, доктор Мавлют Ата Алла несколько дней заканчивал свои дела. Я не торопил его, памятуя рожденную еще в средневековье арабскую поговорку: «День ученого ценнее, чем вся жизнь невежды».

Наконец мы вместе отправились в департамент информации, ведающий поездками иностранцев по стране.