Георгий Кублицкий - Таймыр, Нью-Йорк, Африка... [Рассказы о странах, людях и путешествиях]

Опять сворачиваем в какую-то улочку и оказываемся среди лавок, где в витринах серебро и золото. Это улица ювелиров.

В каждой лавочке-мастерской восседают старцы, похожие на библейских патриархов. Лица самые благообразные, седые бороды по пояс, недостает только посоха.

Но в глазах этих патриархов мирская суета. Бороды прячутся за ювелирные верстачки. Массивные несгораемые шкафы солидно поблескивают никелированными ручками в глубине мастерских.

Интересно, для чего предназначены крохотные браслеты, украшенные десятками золотых горошинок-бубенчиков?

Бородач, заметив интерес иностранца, встряхнул браслет. Бубенчики зазвенели тихо и мелодично, будто рассмеялся кто-то очень маленький и звонкоголосый.

— Пусть веселится сердце отца, — сказал патриарх и добавил деловито: — Тридцать пять динаров.

Браслеты покупают для новорожденных. Когда младенец, играя, сучит ножками, из колыбели несется тихий звон. Но чтобы сердце отца могло возвеселиться, он должен быть обладателем толстого бумажника: браслет стоит столько, сколько крестьянская семья не заработает и за год.

Почему, однако, все ювелиры бородаты? Что это — профессиональный обычай? Авдей Иванович выразился в том смысле, что почему, мол, нельзя носить бороды, это можно. Но ответить по существу не смог и вступил в разговор с патриархом. Они говорили долго и горячо; мой спутник зачем-то перекрестился, но бородач отрицательно замотал головой. Мне послышались слова: «баптист», «халдей», «сабей».

Потом я узнал, что патриархи принадлежат к древней народности сабейцев, считающих себя и последователями первых христиан, и наследниками древних вавилонян. У каждого из них есть обычное имя и второе, «звездное», которое показывает, под каким знаком Зодиака родился человек. Сабейцы с давних пор передают из поколения в поколение тайны ювелирного мастерства. Никто на Востоке не может сравняться с ними в чеканке серебра.

Мы пошли дальше, и Авдей Иванович долго еще бормотал себе под нос, продолжая, видимо, религиозный спор с патриархом.

Улица кончилась. Я развернул туристский план Багдада. Мы пришли как раз туда, где на плане был нанесен жирный черный пунктир. Он обозначал границу города. А перед глазами тянулись кварталы глинобитных домишек и совсем уже жалких лачуг. Начался район сарифов.

Вообще говоря, «сариф» в переводе с арабского — просто «хижина». Но слово это означает деревенскую нищету на городской земле. Самодельные лачуги, сложенные из всего, что попало, под руку: из кусков жести, битых кирпичей и, конечно, прежде всего из глины, — кольцом окружали крупные города Ирака. Здесь жили те, кого нужда, безземелье, голод выгнали из родных деревень.

Старый режим впихнул в трущобы окраин пятую часть миллионного населения Багдада. У многих обитателей сарифов не было постоянной работы. Они жили в своих конурах, не зная, будет ли у них кусок лепешки на утро.

Сколько же предстоит сделать, чтобы жители Ирака зажили, наконец, по-человечески?

Да, революция свершилась. Но я вспоминал нашу Февральскую революцию. Что было бы, если бы за ней не последовал великий Октябрь? В феврале 1917 года народ сбросил царя, однако капиталисты и помещики остались.

После событий 14 июля в Ираке тоже не стало короля и «паши-злодея». Найдутся ли на иракской земле силы, думал я, которые помешают феодалам и капиталистам использовать революцию только в своих корыстных целях?

Ева-стрит и Адам-авеню. — «Врата бога». — Висячие сады Семирамиды. — Кусок Вавилонской башни. — Клеймо царя Навуходоносора. — Что испугало газель тысячу шестьсот лет назад?

Дорога уходит из Багдада в сухую степь. Земля пышет жаром. Злые смерчи бегут по степи. Мельчайшая желтая пыль носится в воздухе, и горизонт теряется в ее дымке.

Наша степь — раздолье равнины в пышном цветении трав, серебряные волны ковыля, звонкий жаворонок в синеве. Степи Ирака зелены лишь после зимних дождей. За долгое лето они прокаливаются так, что редкие пучки иссохшей сероватой травы не шелестят, а звенят, как жестяные, под ударами ветра.

В стороне от дороги — стадо тощих верблюдов. Длинные, открытые ветрам шатры и палатки темнеют в ложбине. Ветер стелет над землей дым костров. Это становище бедуинов, кочевых арабов.

Чепуха, будто бедуины — вольные сыны пустынь и степей. Верно, они не привязаны к одному месту: сегодня здесь, завтра там. Но гоняет их жестокая необходимость: верблюдам и овцам нужны пастбища, нужна вода.