Юрий Поляков - Желание быть русским

Когда стали известны результаты выборов 2000 года – полпроцента – Говорухин сказал:

– Ну вот, что и требовалось доказать. Теперь займемся делом!

И мы вернулись к пьесе, которая называлась «Смотрины». Михаил Ульянов, прочитав текст, вздохнул: «Не поймут! – и кивнул головой в сторону Кремля, расположенного в километре от театра имени Вахтангова. Кремлевские флюгеры смотрели еще в разные стороны. Слишком острой, даже оскорбительной наша вещь показалась и другим друзьям Говорухина – худрукам академических театров, расположенных в шаговой доступности от Кремля. Отважилась только Татьяна Доронина, хотя ей-то пьеса показалась недостаточно жесткой. Ночью, накануне премьеры, Говорухин, который сам ставил «Смотрины» (это была его первая театральная работа), позвонил мне:

– Пол яков, мы с тобой два м….ка, я старый, а ты помоложе. У нас нет концовки…

– Как это нет, а развязка сюжета?

– Нет последней реплики! Выстрела! А на театре что самое главное? Правильно, слово!

Утром он уже репетировал новую концовку, и эти слова, стреляющие в зал, вы можете и сегодня услышать со сцены МХАТа имени Горького, где «Смотрины» под названием «Контрольный выстрел» идут семнадцать лет…

В Говорухине, до предела загруженном киношными, живописными, политическими, депутатскими, народно-фронтовыми, общественными, благотворительными и прочими делами, меня всегда поражала его величавая неспешность, словно он был не из нашей с вами задерганной жизни, а играл роль в ленте, снятой в рапиде, про некий особый мир. Там, по замыслу режиссера, время не мчит человека в неведомую тьму, а, наоборот, подчиняется его неторопливой аристократической воле.

– Станислав Сергеевич, нам пора на поклон. Зовут!

– Погоди! – он спокойно попыхивает трубкой, доигрывая за кулисами блиц-партию в шахматы.

– Станислав Сергеевич, опоздаем!

– Не суетись! Кто не спешит, тот не опаздывает. Ну ладно…. – Он соглашается на ничью, медленно встает и сует дымящуюся трубку в нагрудный карман твидового пиджака.

– Станислав Сергеевич, подкладку спалите!

– Ни черта ты, Пол яков, не понимаешь ни в театре, ни в курении! Запомни: если не затягиваешься, трубка сама гаснет… – и, покачивая плечами, он медленно идет на сцену к аплодисментам.

– Врет, – доверительно шепчет мне на ухо жена его Галина. – Сколько пиджаков испортил – страшно сказать!

Вот и все, Станислав Сергеевич, теперь вы там, где рукописи не горят, фильмы и люди не стареют, картины висят без гвоздя, друзья не предают, женщины не изменяют, вдохновение не иссякает, а горящие трубки не прожигают твидовые пиджаки. Прощайте!

Впервые я увидел Андрея Дементьева в начале 1970-х годов. Он только-только перебрался из Твери в Москву и работал, кажется, еще в ЦК ВЛКСМ. Много лет спустя Андрей Дмитриевич рассказывал мне, как его брали на работу в высший исполнительный орган комсомола. Беседовал с ним лично первый секретарь Евгений Тяжельников. После расстрелянного Александра Косарева генеральных секретарей в ВЛКСМ больше никогда не было – только первые. Тверской выдвиженец Тяжельникову понравился энергией, статью, а главное – возрастом. «Мы Вас утверждаем! Молодежь нам нужна!» – сказал он и только после того, как счастливый соискатель вышел из кабинета, глянул в анкету – и обомлел: новый сотрудник – перешагнул сорокалетие, ту возрастную черту, после которой в аппарат ЦК не брали: установка на омоложения. Более того: утвержденный новый сотрудник оказался ровесником первого секретаря. Нонсенс! Тяжельников в растерянности посмотрел на заведующего организационным отделом, присутствовавшего на собеседовании: «Что же делать?» – «Не знаю…» – «А он кто у нас?» – «Поэт» – «Хороший?» – «Говорят, хороший…» – «Тогда пусть работает!» Поэтов в ту пору еще уважали! 90 лет Евгению Михайловичу Тяжельникову мы отметили в мае этого года. Он был бодр, кипуч и собирался в Тверь на 90-летие своего бывшего сотрудника лауреата премии Ленинского комсомола Андрея Дементьева… Не сложилось.

Так вот, где-то в середине 1970-х (точнее не помню) мы, молодые поэты, узнали, что в Большом зале Дома литераторов состоится творческий вечер Петра Вегина и Андрея Дементьева. Объяснюсь: Большой зал ЦДЛ для полноценной творческой встречи в двух отделениях (Бюро пропаганды платило за это автору аж 48 полноценных советских рублей) предоставлялся только признанным классикам: Павлу Антокольскому, Николаю Тихонову, Константину Симонову, Сергею Наровчатову, Александру Межирову, Сильве Капутикян, Борису Олейнику, Егору Исаеву, Рыгору Бородулину, Людмиле Татьяничевой, Эдуардосу Межелайтису, Мирзо Турсунзаде, Николаю Абашидзе, Евгению Евтушенко, Роберту Рождественскому, Белле Ахмадулиной… Учитывался не только возраст, но и заслуги перед родной словесностью, выражавшиеся в премиях и орденах. К примеру, ровесники Есенина – Рюрик Ивнев или Мария Петровых на Большой зал не тянули. Пьющий Николай Глазкова и драчливый Анатолий Передреев тем более…