Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Другое дело, что преступления нацистов оказались куда гнуснее и чудовищней преступлений коммунистов, что, в конечном итоге, и помогло их одолеть. Но Советской власти едва ли не до конца своих дней приходилось учитывать в своих анкетах, что люди, жившие при оккупации, подвергались интенсивной идеологической обработке, и подозревать таких граждан в нелояльности.

К важным факторам, подпитывавшим пассивное сопротивление режиму образованных слоев общества, необходимо отнести и национальную составляющую. Например, в сентябре 1939 года в Западной Украине и Белоруссии советских солдат встречали как освободителей – с цветами и хлебом-солью. Однако вскоре началась «ускоренная советизация»: «И вот в серовском управлении я видел избитых в кровь юношей в изорванной студенческой форме. Они лежали на голом полу в полуобморочном состоянии. Видимо, в подземельях уже не хватало места. Жертв серовского террора выволакивали из кабинетов следователей в коридор» (В. Бережков) (41). Могли ли эти люди даже в будущем стать искренними союзниками Советской власти? Как результат, в июне 1941 года в Западной Украине и Западной Белоруссии с цветами встречали уже немцев.

С неумелыми, жестокими действиями Советов в конце 1939-го и в 1940 г. напрямую была связана и длительная послевоенная борьба с бандеровцами на Украине. Сегодняшняя попытка сделать из С. Бандеры национального героя ведет свои истоки с той поры, когда его имя стало символом реального, ощутимого сопротивления сталинскому режиму. Что никак не отменяет характеристику, данную С. Бандере предыдущим лидером украинских националистов Андреем Мельником: «Бандера – садист, от которого напрасно требовать придерживаться дисциплины и реального взгляда на перспективы нашей борьбы» (42). Однако сегодня людей интересуют не личные качества С. Бандеры, а персонифицированный символ борьбы с режимом, борьбы пусть и безнадежной, но отчаянной и изощренной [213] В качестве примера изобретательности подпольщиков можно рассказать, как служба контрразведки украинских националистов сумела выследить явочные квартиры НКВД во Львове. Метод их работы был довольно прост, если не сказать примитивен. Слежку они начинали прямо возле здания горотдела НКВД и сопровождали каждого, кто оттуда выходил в штатском и… в сапогах, что выдавало в нем человека военного. Вроде бы элементарно, но из такой «простоты» проистекали колоссальные проблемы частей НКВД в борьбе с партизанским движением. .

Аналогичные процессы наблюдаем и в Прибалтике. Косвенные данные по Латвии позволяют предположить, что в период максимального подъема вооруженного сопротивления в лесах находилось от 10 до 15 тысяч человек. Литовские и эстонские «лесные братства» включали соответственно 40 тысяч и 30 тысяч человек. При том происходила постоянная ротация «кадров». Так, за 8 лет интенсивных боев (1945–1952) в литовском повстанческом движении поучаствовало около 100 тысяч человек (43). Эти люди и их потомки стали преданными сторонниками антисоветской революции конца 1980-х. Но можно ли безоговорочно считать их просто патриотами своей страны?

Многие из них преданно служили нацистам, участвовали в их преступлениях против мирного населения, успели обагрить руки кровью мирных жителей и после 1945 года. Характерный пример: для проверки новобранцев литовские «лесные братья» давали им задания – лично казнить тех, кто симпатизировал Советской власти. С 1945 по 1952 год ими было убито от 4 до 13 тысяч лиц, сотрудничавших с коммунистическими властями или подозреваемых в таком сотрудничестве. В маленькой Эстонии в 1946–1956 годах партизанами было совершено 422 террористических акта, убит 891 человек, включая мирных новосёлов и членов их семей (44). На Западной Украине широко практиковалось истребление технических специалистов, врачей и учителей, присылаемых для работы в регионе из восточных областей республики. По данным эстонских историков, в Эстонии повстанцы убили «несколько сот советских людей» всего за 1948 год и начало 1949 года (45). Считать этих людей «героями» лично я отказываюсь, но для национального мифотворчества именно такие «геройства» оказываются благоприятной почвой, на которой произрастает националистическая идеология.

Часто национальные, классовые и религиозные чувства сливались воедино, давая мощный стимул сопротивлению. Особенно это проявилось в католической Литве, где религиозные общины представляли собой базовую организацию, охватывающую большинство населения края. Угроза их существованию со стороны атеистической власти сама по себе способствовала сплочению несогласных. Некоторые литовские священники стали даже непосредственными руководителями подпольного движения. Негибкая атеистическая пропаганда, готовность видеть в служителях культа лишь слепых исполнителей воли Ватикана, нежелание признавать реальное значение церкви в жизни народа только усиливали антигосударственную деятельность многих представителей Церкви и укрепляли их союз с сепаратистами.