Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Старая интеллигенция, осознавая свою малочисленность в новом обществе, старалась поддерживать друг друга в тяжелое время. Не все, не всегда, но примеры взаимовыручки мы с удовольствием приводим. Рискуя, В. Вишневский и В. Шкловский передают деньги О. Мандельштаму, а ведь первый из них – бескомпромиссный гонитель М. Булгакова, да и второго доброжелательным человеком назвать нельзя. А сам Булгаков помогал Ахматовой, у которой были арестованы муж Н. Пунин и сын Л. Гумилев [211] «Анна Андреевна пошла к Булгаковым и вернулась, тронутая поведением Елены Сергеевны, которая заплакала, услыхав о высылке, и буквально вывернула свои карманы» (32). Вместе они подготовили письмо к Сталину. Вскоре муж и сын Ахматовой были освобождены (правда, позже вновь арестованы). . И Ахматова эту дружбу помнила и ценила. В многочисленных соболезнованиях, пришедших вдове писателя Е. Булгаковой после смерти Михаила Афанасьевича, читаем стихи А. Ахматовой: «Вот это я тебе взамен могильных роз, / Взамен кадильного куренья, / Ты так сурово жил и до конца донес / Великолепное презренье». Самой же Елене Сергеевне было посвящено стихотворение «Хозяйка» – в 1943 году Ахматова жила в ее комнате в эвакуации в Ташкенте:

В этих строчках мы видим знакомый ведовской образ Маргариты, супруги писателя. Любопытно, что «Мастер и Маргарита» начал создаваться в то время, когда над страной гремели слова главного идеолога сталинщины тов. Жданова: «Нет и может быть в буржуазной стране литературы, которая последовательно разбивала всякое мракобесие, всякую мистику, всякую поповщину и чертовщину, как это делает наша литература» (31). Советская литература, которая «разбивает всякую чертовщину» и т. д. подарила миру один из самых великих мистических романов за всю историю литературы.

Этот круг людей с дореволюционной закваской очень внимательно присматривался к фигуре И. Сталина, к сталинским имперским реформам, поддерживал усмирение красных якобинцев. Хотя, наверняка, не такой ценой и не такими варварскими методами.

– Я ошибался! – кричал совсем охрипший Левий, – ты бог зла! Или твои глаза совсем закрыл дым из курильниц храма, а уши твои перестали что-либо слышать, кроме трубных звуков священников? Ты не всемогущий бог. Проклинаю тебя, бог разбойников, их покровитель и душа!

Тут что-то дунуло в лицо бывшему сборщику и что-то зашелестело у него под ногами. Дунуло еще раз, и тогда, открыв глаза, Левий увидел, что все в мире, под влиянием ли его проклятий или в силу каких-либо других причин, изменилось… Левий подумал, что безумно поспешил со своими проклятиями…

Не так все просто было в смысле репрессий, и не так чисты были многие наказуемые. Современники хорошо осознавали то, что потом отказались понять и признать шестидесятники, многие из которых, кстати, прямые потомки революционеров, погибших во время сталинщины. В тридцатые годы понимание внутренней миссии Сталина для многих из старой интеллигенции не являлось вопросом выживания. Чувство внутреннего достоинства в их понимании диктовало осознанныйвыбор. Был Сталин, а была его адова машина, они сотрудничали со Сталиным-преобразователем, но отвергали зверство его опричников. В. Каверин: «В 1937 году, когда был процесс по делу Якира, Тухачевского и других, среди писателей собирали подписи, одобрявшие смертный приговор, Пастернак отказал… Те, кто пережил воспаленную полосу террора, знают, какая несравненная отвага должна была подсказать такой шаг» (33).

«27 апреля. Шли по Газетному, Олеша догоняет. Уговаривал Мишу идти на собрание московских драматургов, которое открывается сегодня и на котором будут расправляться с Киршоном. Уговаривал М.А. выступить и сказать, что Киршон был главным организатором травли М.А. Это вообще правда, но, конечно, М.А. и не подумает выступать с этим заявлением» (34). Сравните поведение советского до костей мозга литератора Ю. Олеши и представителя старой культуры М. Булгакова. Нравственный пример таких людей был заразителен: «Сергей Александрович Ермолинский рассказывал мне, что в тюрьме, в унижении и страхе его поддерживала мысль, что он был другом Булгакова. Только мысль!» – вспоминает В. Каверин (35).