Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Развод насильственно превращался в публичную процедуру, с извещением в газете, чужая нравственность – предметом судебного осуждения. Л. Гурченко: «…Тете Вале дали комнату в подвале на другом конце города. Постепенно мы ее потеряли из виду. Как-то после войны она появилась у нас и попросила маму быть свидетелем на суде. На нее подала в суд соседка за то, что к тете Вале ходит мужчина, а она, тетя Валя, не замужем. А как это так? Соседка этого не потерпит! У нее семья, муж…» (53)

После смерти Сталина, поддерживавшего хоть ханжескую, но видимость приличий, плотина рухнула. С одной стороны, продвинутая молодежь, жаждавшая воскресить пафос любовно-революционной романтики (и одновременно приблизиться к западному пониманию сексуальной свободы), с другой – поколение старших, опытных товарищей, взращенных эпохой репрессий и суровой войной, не верящих ни в черта, ни в бога, ни в коммунистическую нравственность. И снова две морали – одна для основной массы народа, другая – для элиты, для избранных, для столицы. Вспомнить, к примеру, нашумевшее дело «Еголина-Александрова». Поясняю: А. Еголин – литературовед, член партии с 1925 года, член-корреспондент АН СССР (с 1946 года), в 1955 году вместе со своим другом философом, министром культуры, академиком Г. Александровым были уличены в посещении публичного дома, организованного на даче под Москвой.

Александрова и его дружков вызвали на заседание бюро Московского горкома, куда приехал сам Хрущев; долго кричал на провинившихся, а потом спросил Александра Еголина: «Ну, Александров-то мужик молодой, я понимаю. А ты-то в твои годы, зачем туда полез?» На что перепуганный членкор ответил: «Так я ничего, я только гладил…» С тех пор Александрова и его команду уже никто иначе как «гладиаторами» не называл (54).

Хотя знатоки политических интриг видели в произошедшем и тайный подтекст. Дескать, товарищи по Президиуму ЦК сняли Г. Маленкова с поста председателя Совета министров СССР и теперь вычищают его выдвиженцев. Но ведь факт существования публичного дома для высокопоставленных партийцев никто не отрицает!

А где разврат, там снова водка. Один из любимых писателей советской интеллигенции Ю. Нагибин меланхолично замечает в своих дневниках: «Однообразен ключ последних лет моей жизни: водка и бабы. “Выпил пол-литра… бабу”, – и так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Вот к чему свелась жизнь – дар и тайна Божья» (55). Его женой была знаменитая поэтесса-«шестидесятница» Б. Ахмадулина, которую он в дневниках называл порочной, пьяной, полубезумной Геллой, с намеком на булгаковскую ведьму. И развлечения соответствующие, с чувством описанные в воспоминаниях В. Аксенова (под «Нэллой» выведена Ахмадуллина, «Марк Аврелов» – Нагибин). Итак, Аврелов возвращается домой и застает следующую сцену: «При полном освещении на супружеской кровати, словно последние беженки Содома в живописных позах возлежали три женских тела… Перед ним лежали во всем бесстыдстве три трудноотразимых: Татьяна, Екатерина и родная супруга Нэлла, с которой еще совсем недавно, в начале родства, по ночам на даче они танцевали вальсы; так чисто, так невинно!.. Взревев, он понесся по спальне, с грохотом отбрасывая предметы мебели и с треском распахивая окна… Нэлка, засранка, зассыха, чесотка, развратом своим и лесбиянством ты осквернила свой великий талант кристальной чистоты! Вон из моего дома!.. Все – вон! Танька и Катька, убирайтесь вместе с Нэлкой! Навсегда! Пусть ваши мужья и хахали ищут вас в кругах Дантова ада! Нэлка, я разрываю наш брак!» (56) Добавлю, что одной из подружек, с которой писатель застал поэтессу в постели, была Галина Сокол, которая стала очередной женой Е. Евтушенко. Вот таких людей и боготворила советская интеллигенция.

– Когда Белла вышла замуж за Мессерера, – рассказывает Алла Нагибина, шестая жена писателя, – она переехала к нему без детей, Аня и Лиза остались жить вместе с домработницей и ее матерью в той квартире, которую купил Юра… С домработницей мы встречались иногда. Она мне рассказывала: «Мы так плохо живем, на полу спим, ничего у нас нет». В общем, Белла о детях забыла…» (57)

Б. Ахмадуллиной, этой иконе шестидесятничества, принадлежит дивный афоризм. Рассказывали, как в компании писателей завели разговор о запоях В. Максимова, редактора парижского журнала «Континент», на что присутствующая при этом Б. Ахмадулина заметила: «Фи, запои… Пить надо каждый день» (58). Не отсюда ли образ советской Афродиты по В. Ерофееву: «А она взяла – и выпила еще сто грамм. Стоя выпила, откинув голову, как пианистка. А выпив, все из себя выдохнула, все, что в ней было святого – все выдохнула… Вы, конечно, спросите, вы бессовестные, спросите: “так что же, Веничка? Она……?” Ну, что вам ответить? “Ну, конечно, она…..!” А она смеялась. А она – подошла к столу и выпила залпом еще сто пятьдесят, ибо она была совершенна, а совершенству нет предела…»