Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Как известно, призыв А. Иванова был вождями демократии услышан – кровавый расстрел российского парламента не заставил себя долго ждать.

Одновременно с задачей создания положительного имиджа страны в глазах Запада, советская пропаганда обязана была поддерживать консенсус внутри страны. Подразумевалось, что Запад – система исторически отжившая (с одной стороны), социалистический строй – обречен на победу (что прогрессивные деятели Запада якобы давно уже поняли и признали свершившимся фактом), но у заграницы нужно еще многому успеть научиться, невзирая на его общее разложение.

Естественно, что такая сверхзадача по расщеплению сознания могла быть решена лишь при отсутствии у советских людей реальной информации о положении дел. Здесь хороши были и само отсутствие информации как таковое, и максимальное ограничение выезда сограждан за рубеж, где они могли собственными глазами убедиться в разнице уровня жизни в СССР и в прочей Европе. Недаром такое мощное впечатление на миллионы советских солдат в 1944–1945 годах произвело то, что воюющие государства гитлеровской коалиции поддерживали относительно высокий уровень жизни своих граждан плюс сама культура быта за границей. Ведь имеющая о том объективное представление верхушка дореволюционного общества была либо уничтожена, либо развеяна по миру в результате революции, либо насильственно удерживалась внутри страны [139] «Неприязнь Сталина к интеллигенции не случайна. В силу универсальности своих знаний и своей психологии интеллигенция оставалась тем нервом, который, несмотря на все предыдущие ампутации и чистки, продолжал связывать мыслящую Россию с мыслящей Европой», – разглагольствует публицист Вячеслав Костиков (30). Высокопарно, но в целом верно. Другое дело, что не всегда этот слой бывает мыслящим. . А простые крестьяне и рабочие, составлявшие основную массу военнослужащих, из рассказов довоенной советской пропаганды такой чудовищной разницы и представить себе не могли.

При Сталине советская юриспруденция без обиняков рассматривала желание покинуть Советский Союз как тягчайшее государственное преступление. В пресловутой статье 58 Уголовного кодекса РСФСР бегство за границу или отказ вернуться из заграничной поездки были объявлены «изменой Родине» и карались смертной казнью или многолетним заключением. Невозможность сменить страну проживания порождало у многих советских граждан ощущение пребывания в тюрьме и неодолимое желание «свалить». Бегство становилось самоцелью. Бежали дипломаты, разведчики, артисты. Однажды, на радость заграничной прессе, с корабля, на котором в США с официальным визитом приплыл Н. Хрущев, сбежал матрос [140] Н. Хрущев, «Время. Люди. Власть»: «При первой же встрече мне задали вопрос: “Господин Хрущев, как вы смотрите на то, что матрос с вашего корабля попросил убежища в Соединенных Штатах?”. Отвечаю: “Мне докладывали об этом. Сожалею о происшедшем. Он человек неопытный, не имеет особой трудовой квалификации, и я сочувствую ему. Очень тяжело ему будет приспосабливаться к американским условиям жизни, ничего ведь нет у него за душой. Глупо он поступил, необдуманно. Если бы он мне сказал, что хочет остаться, я бы оказал ему какую-то помощь на первых порах”». .

Те, кто ехал легально, читали и подписывали многостраничный текст правил поведения советских граждан за границей: не иметь личных дел с местным населением, опасаться провокации и по всем вопросам обращаться к советской администрации. Имелись и неожиданные пункты: в поездке не оставаться ночью в купе с иностранцем другого пола и просить проводника перевести вас в иное купе; а также, без особого на то указания, не иметь дел с коммунистами в стране пребывания и не посещать их собраний.

Недоверие и подозрительность властей к любому, кто ехал за границу, было вопиющим и вызвало обозленность у тех, кто и не думал оставаться за рубежом. А. Довженко в своем дневнике с яростью пишет об установившемся порядке: «В наших всяких анкетах есть несколько, страшных, по сути, говоря, вопросов: был ли за границей? Имеешь ли там родственников? Пребывание за границей не только не засчитывалось гражданину, как что-то хорошее, полезное, наоборот. Это вселяло к нему подозрение, делало его сомнительным… Люди боятся ехать за границу, как китайцы за свою стену…» (31).

М. Булгаков, многократно пытавшийся выехать из СССР в зарубежную поездку, остался в истории отечественной литературы горьким примером, с какими унижениями сталкивался советский человек, желавший увидеть мир. Можно предположить, что зная Булгакова как автора, прямо скажем, не слишком просоветской пьесы «Дни Турбиных», будучи информирована о его разговорах и круге общения, зная о проживавших за границей родных братьях писателя, власть опасалась, что Михаил Афанасьевич задумал побег. Между тем, в частной переписке Булгаков категорически это отрицал, возможно, рассчитывая на перлюстрацию его писем. 22.06.1931 года М. Булгаков писал В. Вересаеву по поводу отправленного им прошения И. Сталину о выезде за границу: «В отношении к генсекретарю возможно только одно – правда, и серьезная. Но попробуйте все уложить в письмо. Сорок страниц надо писать. Правда эта могла бы быть выражена телеграфно: “Погибаю в нервном переутомлении. Смените мои впечатления на три месяца. Вернусь!” И все. Ответ мог быть телеграфный же: “Отправить завтра”» (32).