Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

В эпоху Сталина система психологической обработки работала почти без сбоев – разве что конфуз случился с французским писателем Андре Жидом, которого принимали с распростертыми объятиями, а в благодарность получили острую антисоветскую книгу, написанную им сразу по возвращении из СССР. Позже, в послевоенное время, можно вспомнить хорошо известную историю пребывания в Советском Союзе американского писателя Джона Стейнбека – человека въедливого, наблюдательного. Которому, невзирая на все старания власти, многое удалось подметить.

Желание Стейнбека узнать побольше о стране постоянно натыкалось на закрытость системы: «У нас сложилось мнение, что русские – худшие в мире пропагандисты своего образа жизни, что у них самая скверная реклама. Взять, к примеру, иностранных корреспондентов. Обычно журналист едет в Москву с доброй волей и желанием понять то, что увидит. Но он сразу же подвергается всяким ограничениям и просто не в состоянии выполнять свою работу. Постепенно у него меняется настроение, и он начинает ненавидеть систему не как саму систему, но как препятствие для своей работы. И нет способа быстрее настроить человека против чего бы то ни было». Своего соглядатая – молодую переводчицу – Стейнбек описывал следующим образом: «Это была решительная девушка, и ее взгляды были такими же решительными, как и она сама. Она ненавидела современное искусство во всех его проявлениях. Абстракционисты были для нее американскими декадентами; экспериментаторы в живописи – также представители упадочного направления; от Пикассо ее тошнило; идиотскую картину в нашей спальне она назвала образцом декадентского американского искусства» (20).

Фантастически интересно и поучительно сравнить тексты американского писателя с воспоминаниями той самой Светланы Литвиновой, переводчицы Стейнбека: «Я, конечно, ему много врала в ответах, как и положено. Потому что, откровенно говоря, врала я, потому что я была антисоветчица(выделено мной – К.К. ) внутри, я была диссиденткауже тогда. Мне мама в 41-м году все рассказала, сказала, чтобы я молчала, не лезла, не была никакой активной. И я многие вещи понимала, что такое сказать нельзя Стейнбеку, что надо говорить так, как положено говорить. Поэтому он меня счел очень коммунистической, социалистической» (21). Обратите внимание – уже «антисоветчица», «диссидентка»… Много таких, говорящих вслух «правильные» слова, но думающих абсолютно иначе, накапливалось внутри системы. Более того, они пока исправно служили ей. И по долгу службы, в том далеком 1947 году, Светлана Георгиевна («антисоветчица» и «диссидентка») писала секретные отчеты о настроениях, высказываниях и намерениях Стейнбека: не задумал ли американец, вернувшись домой, сочинить что-либо антисоветское? На основании этих отчетов была подготовлена победная реляция в ЦК. «В результате пребывания в СССР Стейнбек, убедившийся на многочисленных фактах в лживости антисоветской пропаганды в США, сделал следующие заявления:

1. Колхозная система очень эффективна.

2. Советское государство оказывает колхозам большую помощь.

3. Вопреки антисоветской пропаганде, колхозники не являются духовно опустошенными и унифицированными, а, напротив, отличаются яркими индивидуальными характерами.

4. Жизненный уровень колхозников является вполне удовлетворительным, а урожай в тех местах, где он побывал, – выше среднего.

5. Восстановление разрушенных войной районов идет в СССР гораздо быстрее, чем в Западной Европе, и, в частности, в Англии. Во многом успех быстрого восстановления сельского хозяйства обязан колхозной системе.

6. Во всех местах, где он побывал, советские люди выражали дружественное отношение американскому народу и высказывались против войны.

7. Вопреки антисоветской пропаганде в СССР существует полная свобода религии и функционируют церкви» (22).

Можно, конечно, приписать вышеперечисленное к результатам пропагандистской обработки писателя, и было не без того. Но, если посмотреть объективно, за исключением четвертого пункта докладной, все более или менее соответствует действительности. А если мы вспомним историю облапошенного фермера Билла, о чём мы рассказывали выше, то понятно, что обмануть даже острый взгляд стороннего наблюдателя не представляло большого труда. Чем система активно пользовалась в пропагандистских целях.

Кроме тщательно организованных экскурсий для потенциальных агентов влияния, советские пропагандисты учитывали такой немаловажный факт, как материальная заинтересованность иностранный «мастеров слова» в дружбе с СССР. Например, 13 декабря 1935 года заведующий Отделом печати и издательств ЦК Таль информировал вождя и секретарей ЦК о том, что за весь 1935 год в Советском Союзе было издано «сто книг иностранных названий». На 1936-й год предполагалось увеличить эту цифру до 138. Авторы по странам делились следующим образом. Франция – Арагон, Барбюс, Блок, Жид, Мальро, Роллан; Германия – Бехер, Вольф, Генрих и Томас Манны, Фейхтвангер, Франк (все они беженцы от гитлеровского режима); США – Дос Пассос, Драйзер, Синклер Льюис; Англия – Гексли [Хаксли], Форстер, Шоу. Все эти литераторы так или иначе фигурировали в согласованных номенклатурных списках «друзей».