Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Всесильная цензура остригала не то что отставных Жукова или Микояна, люди-ножницы осмеливались касаться священной персоны Генерального секретаря. 16 января 1979 года журнал «Тайм», опубликовал интервью Брежнева. Из его семи ответов в СССР опубликовали всего пять. Не пропущенные цензурой: «Если хоть одна ядерная бомба взорвется в какой-нибудь части мира, не поздоровится ни журналистам, ни мне, никому на земле». События в Камбодже и отношения с Китаем? Брежнев: «Право, я устал говорить о Китае» [127] Смешной случай, связанный с обострением советско-китайских отношений приводит В. Каверин в своем «Эпилоге»: «Редактор журнала “Октябрь” А. Ананьев попросил меня заменить китайскую розу (в повести “Верлиока”) на розу какой-нибудь другой национальности – о китайцах лучше не упоминать». Вскоре упомянутый редактор прославится как один из светочей перестройки. (42).

Цензура действовала в интересах государства – в понимании тогдашних чиновников. И сегодня, согласитесь, некоторые вещи со страниц и телевизионных экранов лучше бы все же убрать: поток насилия, порнографии, пропаганды нацизма… А значит, разумный контроль не всегда плох?

Но в описываемый период тотальное засилье цензуры диктовало только удручающую единообразие и казенность отечественных СМИ. В те годы все средства массовой информации любое явление оценивали совершенно с одинаковых позиций: либо восхваляли, либо так же дружно поносили. Генерал КГБ Ф. Бобков: «Такое положение, несомненно, лило воду на мельницу идеологического противника, ибо все прекрасно понимали, что тогда у нас была видимость правды, а наше шумно пропагандируемое единодушие – кажущееся. Вот почему многие с сомнением относились к официальной информации, а то и просто не верили ей» (43). Как реакция общества на навязываемое единомыслие родился феномен самиздата, который тоже сыграл свою роль в падении режима.

Прообразом самиздата стали те самые стенгазеты, которые советский режим на заре своей юности внедрял, как способ инициативы на местах в идеологической борьбе. Из стенгазеты, сделанной кустарным способом, самодеятельная пресса трансформировалась в журналы и бюллетени, литературные альманахи и сборники. Возможности неподцензурного распространения информации быстро оказалось востребованы диссидентами. В. Новодворская: «В это время мы выпустили сборник политических анекдотов, подобранный по главам (анекдоты о строе, о партии, о вождях, о продовольственном вопросе, о национальных отношениях). Он был куда лучше современных сборников, имел прекрасное предисловие и оценивался не в рублях, а в годах… Ах, какого отличного Галича мы выпускали! В твердом переплете! Какие сборнички “Реквиема” Ахматовой вместе с другими ее стихами из той же оперы и постановлением о журналах “Звезда” и “Ленинград”! Да с предисловием, где были “оргвыводы”! А сборнички на 7–8 антисоветских песен Высоцкого! А Набоков, особенно “Истребление тиранов”!» (44) В. Каверин: «Как быть с литературой машинописной, ходящей по рукам и увеличивающейся с каждых годом, несмотря на запретные темы… Она увеличивается и будет увеличиваться, потому что страна вступила в новой период – в период вглядывания в себя, в то, что случилось с ней в прежние годы. Отражение этого народного «вглядывания в себя» – вот что породило так называемый “самиздат”, подвергающийся преследованиям и запретам» (45).

Эти игры в размножение литературных произведений по-всякому заканчивались – и сроки давали, и человеческие трагедии случались. Например, когда КГБ конфисковало машинопись «Архипелага ГУЛАГа», отчаявшаяся машинистка повесилась. А. Солженицын утверждал, что только после этого он решил передать рукопись на Запад. А В. Ерофеев воспоминал случай, когда его знакомый журналист из комсомольской газеты остался вечером в редакции и тайком перепечатывал стихи Н. Гумилева. Случайно зашел редактор и застал его, но ничего не сказал и молча вышел. Однако бедняга журналист так испугался, что пришел домой и повесился над кухонным столом. Осталась жена с двумя детьми.

Но недаром утверждает русская пословица, «что написано пером, того не вырубишь топором» [128] А в позднесоветскую пору интеллигенты повторяли вариант этой же пословицы в более фантастическом варианте, предложенном М. Булгаковым, – «рукописи не горят» – хотя хорошо понимали, что буквально понимать этот тезис не следует. . Помощь стучащим на пишущей машинке пришла извне: о том, чтобы отечественные литераторы могли печататься в обход советской системы цензуры позаботились на Западе. Более того, в 1970-х появились писатели, остающиеся на родине, но свободно пишущие и отправляющие свои рукописи за границу. Достаточно здесь назвать В. Войновича, Г. Владимова, А. Зиновьева. Пример этих писателей, успех их книг на Западе разлагающе действовал на тех литераторов в Советском Союзе, которые осознавали свой талант и были искренне убеждены, что их писания, изданные без цензурных ограничений, могли бы иметь успех.