Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Борьба партии и свободомыслящей интеллигенции вошла в новую фазу. Одним из ее важнейших этапов стал суд над писателями и Ю. Даниэлем и А. Синявским, виновными в том, что под литературными псевдонимами печатались на Западе. И вновь закрутилась международная интрига. Е. Евтушенко свидетельствует: «Во время поездки по США в ноябре 1966 года я был приглашен сенатором Робертом Кеннеди в его нью-йоркскую штаб-квартиру. Я провел с ним несколько часов. Роберт Кеннеди… конфиденциально сообщил, что согласно его сведениям псевдонимы Синявского и Даниэля были раскрыты советскому КГБ американской разведкой… Это был весьма выгодный пропагандистский ход. Тема бомбардировок во Вьетнаме отодвигалась на второй план, на первый план выходило преследование интеллигенции в Советском Союзе» (124). И получилось действительно так – стыд от кондового советского судилища над двумя писателями был неописуемый: «Как будто все сговорились оттолкнуть интеллигенцию от партии», – жалуется А. Микоян (125). Но все же виноват не преступный сговор спецслужб, о чем пишет вездесущий Евтушенко, а сама неумолимая логика «народного сталинизма».

Либерализм интеллигенции, требовавшей для себя все больше прав в ущерб системе, заставлял систему принимать защитные меры. Индивидуализм, свойственный определенной прослойке, противоречит общественному укладу, построенному на коллективной собственности. Интеллигенция требовала для себя более высокий уровень жизни, сравнимый с тем, что получали за аналогичную деятельность их коллеги за рубежом. Не получая искомого, интеллигенция озлоблялась, не понимая сути распределительной системы – бесплатные квартиры, почти бесплатные коммунальные услуги и дешевая колбаса не могут сочетаться с капиталистическими зарплатами. Выбирать приходится что-то одно [115] Например, социализм предпочитает общественный транспорт индивидуальному. Стремление пойти навстречу наиболее состоятельной части общества, оборачивалось дефицитом автомобилей, запчастей и собственно бензина. .

«Народный сталинизм» 1960-х годов – это попытка низов возродить эффективность распределительной полувоенной системы в условиях усложнения устройства общества, вызванного научно-технической революцией и растущим благосостоянием элиты. Власть оказалась перед мучительным выборам – либо отказаться от самой основы социализма (перераспределения), а значит – пойти навстречу индивидуальным свободам граждан, в том числе и в праве самостоятельно обеспечивать свой уровень жизни. Либо сохранять классическую модель, максимально придерживая либеральные устремления интеллигенции в обмен на медленный рост общего благосостояния.

Поначалу сочетание кнута (одним из примеров которого стало дело Синявского и Даниэля) и пряника в руках брежневского руководства давало свои результаты. «Рост благосостояния советского народа» – штамп эпохи застоя, но в целом он правильно отражал политику партии на данном этапе. Борьба за индивидуальное благосостояние займет умы и свободное время основной массы граждан. Э. Рязанов: «Вскоре, в начале семидесятых, наступит общественная апатия – расправятся с “подписанцами”, вышлют за границу инакомыслящих, кое-кого попрячут по “психушкам”, а кого-то засунут в лагеря. И общество успокоится, погрузится в спячку. Послушная часть “элиты” станет интересовать только материальными благами: машинами, дачами, квартирами, мебелью, мехами и драгоценностями, поездками за рубеж…» (126) Ю. Нагибин: «Третьего дня присутствовал на читке своей пьесы в театре “Ромэн”. Мои бывшие дружки-забулдыги остепенились. Чавалэ – все члены партии: Серега Золотарев – член партбюро, а Сличенко – так и вовсе секретарь партийной организации. Среди этих солидных, прочно стоящих на земле людей я выглядел каким-то кочевником. Сходное чувство я испытываю в Доме литераторов, Доме кино, Союзе писателей. Все в чинах, все при должностях, наградах и аксельбантах, у всех взрослые, уклончивые, хмурые и хитрые морды» (127). Если при Сталине блага распространялись только на верхушку, то теперь они широким потоком устремились вниз – к радости среднего и младшего комсостава.

Казалось, социальная база режима расширялась. Сама правящая партия неудержимо наращивала свои ряды и достигла, в конце концов, чудовищной цифры в 18 миллионов партийцев. И по идее, партийцы должны были свою власть защищать. Высшая иерархия любого политически структурированного общества – это люди, обладающие монополией на легитимное символическое насилие. Эта элита обеспечивает себя символическим капиталом, гарантированным юридически – например, дворянскими, учеными, профессиональными званиями или, в нашем случае, партийной принадлежностью.