Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

ХХ съезд породил множество вопросов: какова степень дозволенной свободы в новых условиях, будут ли наказаны виновные в массовых репрессиях, какие задачи работодатель (государство) ставит перед писателями ныне? Выход нового издания Большой Советской энциклопедии, официального кладезя мудрости, срочно приостановили. Она как раз дошла до буквы «С» и следующий том предполагалось полностью посвятить Сталину, Сталинским премиям, Сталинской конституции и т. д. А здесь начинались разночтения. И далеко не всегда ответ был очевиден. А. Мариенгоф, друг С. Есенина, доживший до тех дней миновав жернова репрессий, возмущается:

«Киевский стихоплетишка Микола Бажан, дослужившийся на Украине до какого-то министерского портфеля, выступая в Москве, в Союзе писателей, сказал: “Среди нашей интеллигенции нашлись, к сожалению, неустойчивые люди, которые думали в панике, что необходима переоценка всех ценностей, полная смена вех. Неправильно ставился вопрос и о личности И.В. Сталина. Многие ретивые редакторы дошли до того, что имя Сталина стали вычеркивать из наших произведений… Зачеркивать все, что было сделано Сталиным доброго, зачеркивать весь тот путь, который мы прошли, веря в Сталина как в воплощение наших мечтаний и идеалов, видя в Сталине воплощение партийной воли и партийного руководства, было бы недостойно честных советских людей и честных советских писателей”» (103). Как видим, далеко не все сразу стали на путь разоблачения «культа личности», которое на манер «освобождения крестьян» императором Александром Вторым, было спущено сверху.

Антисталинский посыл новой власти во многом был необъективен и посвящен решению сиюминутных политических задач. Доклад Н. Хрущева изобиловал не только дутыми цифрами, но и откровенными передергиваниями фактов, направленных на то, чтобы унизить и десакрализировать фигуру предшественника. Так, Никита Сергеевич утверждал на ХХ съезде, что Сталин скрыл от партии завещание Ленина. Писатель Ф. Чуев вспоминает в этой связи: «У отца на полке хранилось несколько политических книг, и среди них одна, изданная в 1936 году, где приводятся наиболее острые отрывки из ленинского завещания, причем с комментариями Сталина (сборник произведений к изучению истории ВКП(б). Политиздат, тираж 305 тыс. экземпляров» (104). Между тем, известный английский историк, который считается специалистом по истории СССР Дж. Хоскинг, опираясь на мнение Н. Хрущева, делает абсурдный вывод о том, что «для Сталина невыносимо было само существование людей, которые были просто товарищами Ленина, тех, кто мог знать о его завещании» (105).

Начинались разночтения, попытки вести самостоятельную линию, некоторые художники вновь вспомнили, что они имеют право на свое мнение. Л. Смирнова: «Я была членом парткома, когда вступал в партию Александров. Вдруг Пырьев приходит и тоже подает заявление. Видит заявление Александрова (а у них страшное соперничество):

– Что?! И этот сюда же?

Берет свое заявление и рвет его на мелкие кусочки.

– Не буду с ним в одной партии!

Потом его вызвали в райком:

– Партия – это не Александров! Партия – это партия! – И там его песочили долго. Он еще не вступил, а его уже песочили» (106). Анекдот, конечно, но можно ли представить себе при Сталине порванное в клочки заявление о приеме в партию?

Важно то, что в СССР началась определенная эмансипация – правящий слой, скрученный Сталиным «в бараний рог», возродился к политической жизни. При этом элита правящего класса оставалась одновременно творцом официальной идеологии и государства. По идее, она не могла быть заинтересована в подрыве своей идеологии и государства. Зачем рубить сук, на котором сидишь? Но советская номенклатура не была правящим классом, она была именно эгоистичным и жадным сословием, которое с этого времени начало массово перерождаться и которое под конец просто тяготилось своим государством.

Кроме усталости элиты от репрессий, важную роль в ее перерождении сыграл и новый политический фактор – открытость СССР миру. Мировая империя, которую Сталин оставил своим наследникам, нуждалась в огромной армии специалистов по иностранным делам, держала за границей могучие воинские контингенты, в рамках экономического сотрудничества отправляла своих специалистов в союзные страны и была вынуждена приглашать к себе массы иностранцев и т. д. С тех пор, как даже разрушенная войной Европа произвела сильнейшее впечатление на миллионы советских солдат, прошло 10–15 лет, и это стал уже другой, возрожденный и еще более манящий к себе континент (я имею в виду «Запад» в широком значении слова). Джаз и рок-н-ролл, абстракционизм и неореализм, Сартр и Камю, джинсы и виски… Да мало ли чем советская элита могла считать себя обделённой без общения с динамичной культурой западных соседей?! Разница в уровне жизни вызывала вопросы, особенно, у молодежи – почему самый передовой строй оказался столь архаичным? Поиски ответа на вопрос заставлял внимательно вглядываться на Запад и смотреть на него всё время – до одури.