Вадим Ковский - Идеология Зазеркалья

4.СТАЛИН — ЭТО ЛЕНИН «ЗАВТРА»

Главные идеологические принципы и понятия, характеризующие, по Ленину, построение социализма в России как «низшей фазы коммунизма», с объективной неизбежностью выводили на авансцену отечественной историй фигуру Сталина. А так как в конце 1922 года Ленин, по существу, отошел от управления перепаханной им сверху до низу страной, специфическую окраску советской истории 1920—1930-х годов правомерно рассматривать уже в свете не столько ленинских, сколько ленинско-сталинских идеологических концепций.

Если Ленин изо всей исторической концеции марксизма ухитрился извлечь только теорию диктатуры, то Сталину в этом направлении ничего нового изобретать как будто бы уже и не пришлось. Диктатуру в разоренной и изнуренной войной и революцией стране он продолжил осуществлять с беспримерной жестокостью и последовательностью. Понимание государства как «особого аппарата для систематического применения насилия и подчинения людей насилию», с использованием «войск, тюрем и прочих средств подчинения чужой воли насилию», как «машины для поддержания господства» «особого разряда людей, который выделяется, чтобы управлять другими», стало для него азбукой ленинизма.

Очень долго мы противопоставляли «хорошее» и гуманное ленинское десятилетие последующим — «плохим» и негуманным сталинским (за вычетом, правда, периода Великой Отечественной войны, когда интересы тоталитарного государства и народа в ходе общего несчастья совпали). Между тем сегодня совершенно очевидно, что принципиальных различий в характере тоталитаризма первых лет ленинского правления и последующих сталинских не было и быть не могло. Ленинские концлагеря 1918 года предшествовали сталинскому ГУЛАГу. Декрет о печати, отменивший свободу слова, введение цензуры и выраженное высылкой русской интеллигенции в 1922 году отношение к «инакомыслящим» определили всю культурную политику партии на многие десятилетия вперед, и определили — с ленинской подачи. Уголовный кодекс, которому Ленин придавал огромное значение и сам его, уже больной, правил, лег в основу всей будущей репрессивной сталинско-вышинской юриспруденции. Торжество ленинского «воинствующего» атеизма, вкупе с физическим уничтожением духовенства и разграблением церквей, длилось два десятилетия, пока чуть было не проигравший Великую Отечественную войну и спасенный лишь самоотверженностью и долготерпением народа Сталин не понял огромного значения религии в русской жизни периода страшных социальных катаклизмов и не стал срочно восстанавливать отношения с разрушенной церковью.

Ленинские политические процессы («левых» и «правых» эсеров) стали прообразом политических процессов и конца 1920-х, и конца 1930-х. Пресловутая сталинская теория обострения классовой борьбы по мере побед социализма, теория 1930-х годов, не оставляющая стране никаких надежд, была не чем иным, как органическим продолжением нараставшей ленинской ненависти к своим побежденным политическим противникам: перечитайте все написанное и сказанное Лениным в адрес политической эмиграции именно тогда, когда революция, казалось бы, должна была ликовать и праздновать головокружительные свои успехи…

Сталин последовательно продолжил начатое Лениным дело партийного строительства как в практическом отождествлении партии с государством, так и в теоретической концепции «вождизма», где на острие ленинской триады «класс — партия — вожди» возвышалась фигура главы партии и тем самым — государства. В ходе успешной борьбы с политической оппозицией и превращения партии в единый, монолитный организм членом партии в идеале уже мог стать каждый гражданин. Больше того — Сталин оказался учеником, опередившим учителя: после смерти Ленина он провел ряд «чисток», каждый раз существенно сокращавших численность партии, а после того, как политические процессы конца 1930-х гг. просто истребили всех вычищенных, вопрос «инакомыслия» был разрешен сам собой и ряды партии стали стремительно пополняться.

Ничем не ограниченный рост численности партии после ликвидации политических противников, с точки зрения Сталина, способствовал укреплению государства, как и вооружение партии («ордена меченосцев») еще одним «обнаженным мечом» в лице ГПУ, или ЧК, или НКВД, тоже, кстати, выкованным Лениным.

Построение неведомого ни Ленину, ни Сталину и не имеющего исторических прецедентов социализма требовало, казалось бы, от «авангарда» постоянных дискуссий, обсуждений, полемики, но все это лишь угрожало превратить «централизованную боевую организацию» в некий теоретический клуб. Сталин, впрочем, в отличие от Ленина, не скрывающего, особенно к концу жизни, своих ошибок и теоретических сомнений, никогда не был склонен к рефлексии. Например (сегодня это выглядит почти невероятно!), он поверил в возможность безденежного продуктообмена при социализме, в эту марксистскую утопию, до такой степени, что почти дословно повторил то, что говорил не только в 1905 году в работе «Аграрный вопрос» («Осуществление социализма — это уничтожение товарного производства» и «упразднение денежного хозяйства»), но и почти полвека спустя, в «Экономических проблемах социализма в СССР».