Курт Воннегут - Вампитеры, фома и гранфаллоны [litres]

«ПЛЕЙБОЙ»: Если бы вы были кандидатом от Демократической партии, что бы противопоставили Никсону?

ВОННЕГУТ: Я бы противопоставил бедных и богатых. Заставил бы бедных признать, что они бедны. Арчи Банкер не считает себя бедным, но в действительности он – бедный, напуганный человек. Я убедил бы Арчи в том, что он не только бедный, но с каждым днем становится все беднее, а правящий класс грабит его и лжет ему. Меня приглашали подбрасывать идеи для компании Макговерна. Но по моим предложениям сделано ничего не было. Я хотел, чтобы Сардж Шрайвер сказал людям: «Вы ведь не очень счастливы, правда? В этой стране все несчастны, кроме богачей. Что-то здесь не так. Объясню, в чем проблема: все вы и каждый из вас очень одиноки. Вас разлучили с соседями. Почему? Богачи будут и дальше отнимать у нас наши деньги, если мы не объединимся. Они станут и дальше забирать у нас нашу силу. Они хотят, чтобы мы были одиноки, сидели по домам со своими женами и детьми, смотрели телевизор – так нами легче манипулировать. Под их дудку мы будем покупать то, что выгодно им, голосовать за то, что они нам предложат. Как американцы победили Великую депрессию? Сплотились. В те времена люди из профсоюзов называли друг друга «братья» и «сестры», и они действительно имели это в виду. Мы вернем тот утраченный дух. Братья и сестры! Мы будем голосовать за Макговерна и вернем нашу страну на дорогу жизни. Объединимся с соседями, чтобы вычистить наши города, выбросить мошенников из профсоюзов, опустить цены на мясных рынках. Вот наш лозунг для американского народа: «Мы больше не одиноки!» Вот такая демагогия мне нравится.

«ПЛЕЙБОЙ»: Вы считаете себя в определенном смысле радикалом?

ВОННЕГУТ: Нет, потому что все, во что я верю, узнал из начального курса основ гражданственности, который мне преподавали во время Великой депрессии в сорок третьей школе в Индианаполисе, с полного одобрения школьного совета. Сорок третья школа не была школой радикалов. В те времена Америка являлась нацией пацифистов и идеалистов. Меня, ученика шестого класса, учили гордиться тем, что наша регулярная армия насчитывает всего сто тысяч человек, а генералы ничего не могут сказать о том, что делается в Вашингтоне. Меня учили гордиться этим и, соответственно, сочувствовать Европе, которая вынуждена держать под ружьем более миллиона человек и тратить все свои деньги на самолеты и танки. Я просто никогда не забывал этот предмет и по-прежнему верю в его основы. У меня по нему очень высокая оценка.

«ПЛЕЙБОЙ»: Многие молодые люди разделяют ваши идеи. Не думаете ли вы, что именно по этой причине ваши книги так популярны у молодежи?

ВОННЕГУТ: Может быть, но, по правде говоря, не знаю. Я не стремлюсь заполучить себе в читатели как можно больше молодежи. Не держу пальцев ни на чьем пульсе, а просто пишу. Так получается потому, что я имею дело с вопросами, которые интересны второкурсникам, а взрослым людям кажутся уже решенными. Я говорю о том, что такое бог, чего он хочет, есть ли рай, и если да, то какой он? Именно в этом варятся второкурсники американских колледжей, данные проблемы они с радостью обсуждают. Людям более зрелым все это кажется утомительным – словно у них уже есть ответ на вопросы.

«ПЛЕЙБОЙ»: По-моему, в слово «зрелый» вы вкладываете иронический подтекст.

ВОННЕГУТ: Нет, если под «зрелостью» понимать то, как действуют пожилые люди, а под «незрелостью» – то, как поступают молодые.

«ПЛЕЙБОЙ»: Но подобные вопросы сохраняют для вас свою важность, не так ли?

ВОННЕГУТ: Думать о них по-прежнему доставляет мне удовольствие. Здесь нет никакого личного интереса. Я не собираюсь выяснять, чего хочет бог, чтобы потом служить ему более эффективно. Не стану разбираться в том, как устроены небеса, чтобы быть к ним более подготовленным. Поразмышляв об этом, я начинаю смеяться. Люблю смеяться, поэтому я смеюсь, думая о боге и небесах. До сих пор не понимаю, зачем я это делаю.

«ПЛЕЙБОЙ»: Когда вы начали смеяться по этому поводу?

ВОННЕГУТ: Еще ребенком. Мне было интересно понять, что такое жизнь; я слышал, что об этом говорят взрослые, и смеялся. Мне всегда казалось, что маленьким детям нужно непременно вручать пособие, в котором было бы сказано, на какой планете они оказались, почему они с нее не падают, сколько у них есть тут времени, как избегать ядовитого плюща, и множество других вещей. Я сам начал писать такую книгу, она называлась «Добро пожаловать на Землю». Но застрял на объяснении того, почему мы не падаем. Гравитация – лишь слово, и оно ничего не объясняет. Если бы справился с гравитацией, то рассказал бы детям, как мы воспроизводим себе подобных, как давно живем на Земле, рассказал бы немного об эволюции. И еще одна вещь, о которой я хотел бы им поведать, – о культурной относительности. О существовании других культур я узнал только в колледже, хотя преподавать эту дисциплину нужно в первом классе школы. Первокласснику нужно внушить, что культура не изобретение рационалистического ума, существуют тысячи разнообразных и полноценных культур, все культуры основаны скорее на вере, чем на истине, и нашему обществу существует множество альтернатив. Я сам это осознал лишь в магистратуре Чикагского университета. Это так возбуждало! Конечно, сейчас идеи культурной относительности в моде – и они, вероятно, имеют отношение к моей популярности среди молодежи. Но они – более чем мода. Их можно защищать, это привлекательно. И в них, кроме всего, источник надежды. Это значит, что мы можем пойти и другим путем, если нам не нравится наш.