Лев Рубинштейн - Кладбище с вайфаем

И сделал это! Видимо, спокойная наглость его в тот момент была настолько парализующей, что практически на виду у милиционера, стоявшего неподалеку, и кучи штатских топтунов он подошел вплотную к дверям, деловито и неторопливо полил то, что обещал, вернулся к наблюдавшим все это издалека приятелям и вместе с ними спокойно удалился.

Тогда не было такого понятия и такого явления, как акционизм. Но история, постепенно превратившись в городскую легенду, довольно долго расходилась кругами по родному городу.

А Павленский молодец, конечно, что и говорить.

* * *

Сегодня, входя в магазин, я нос к носу столкнулся с молодым человеком со “специальным” выражением лица. Он был с девушкой к тому же. Оба были не то чтобы совсем трезвые.

Учитывая фактор девушки, я сделал жест типа “проходите”, мол.

Они и прошли. Особых улыбок я не зафиксировал. Хотя некоторая формула любезности все же прозвучала. Проходя мимо меня, парень вполне благодушно произнес: “Вежливый, блядь”.

“Спасибо большое”, — автоматически перевел я его любезную реплику на человечий язык.

* * *

Приобретенная только что сигаретная пачка тут же пригрозила мне “мертворождением”.

Страшно ли? Ну вообще-то, если учитывать, что следующее рождение уже не за горами, страшновато, конечно.

Особенно если знать о том, что огромное число окружающих тебя мертворожденных живут себе как ни в чем не бывало и даже не подозревают о своей мертворожденности.

* * *

Кладбище с вайфаем — это какой-то удивительно точный и отчасти исчерпывающий образ нашего времени и пространства.

* * *

То, что происходит в информационном пространстве, — это никакая давно не полемика, не спор и даже не борьба. Потому что и полемика, и борьба — это все же драматургия. А драматургия, даже если это драматургия абсурда, предполагает наличие тех или иных жанровых законов, которые в тех или иных случаях подвергаются конструктивному нарушению.

То, что сейчас, — это броуновское движение различных несмачиваемых аксиоматик, не предполагающих не только наличия, но даже и возможности общего языка.

А спорить можно только на общем языке.

Участники этой “кучи-малы” с точки зрения персональной стратегии делятся на тех, кто сознательно стремится к лобовому столкновению, чреватому высечениями бесплодных, хотя и чувствительных искр, и на тех, кто такого столкновения всячески избегает. Это, так сказать, вопрос лишь социального темперамента. А на одном темпераменте драматургия не держится.

* * *

Вчера вечером на Сретенском бульваре из густого снегопада прямо на меня вывалилась юная дева — длинная, смешная, заметно нетрезвая.

Она пристально посмотрела на меня, ткнула в мою сторону пальцем и сказала: “О! А я вас знаю! Вы — Пригов!”

Я прямо почувствовал, как мое лицо сделалось неподвижным. И я ничего не ответил. А только буркнул что-то вроде того, что “вы обознались” . И пошел дальше, не оборачиваясь.

Вообще-то, нас когда-то действительно довольно часто путали. Меня принимали за него. Его — за меня. Не знаю почему: по-моему, не слишком-то мы были похожи, если, конечно, не считать всех мужчин в очках и с бородами похожими друг на друга. Может быть, потому, что довольно часто нас видели вместе.

Но путали, да.

И случались иногда довольно забавные, водевильного свойства эпизоды, с этим связанные. И мы всегда к взаимной радости делились друг с другом этими курьезами.

Но тут! Сколько лет уже нет человека на этом свете, а для кого-то он по-прежнему физически существует. И это хороший жизненный результат, я считаю.

Когда-нибудь я обязательно расскажу ему об этом удивительном случае. Он очень любил такие истории. Не забыть бы только.

* * *

Однажды я ехал поездом из Хельсинки в Москву. Моей соседкой по купе была уже здорово пожилая, очень милая и приветливая дама.

Как это и полагается в дороге, мы разговорились. Она неплохо, хотя и с ошибками говорила по-русски.

Она оказалась шведкой польско-еврейского происхождения. В Швеции давно, с шестидесятых годов.

Она что-то рассказала про родителей, про детство, про братьев и сестер.

Потом она согласилась со мной выпить немножко припасенной мной водки. Потом мы легли спать.

Рано утром я проснулся и увидел на ее руке, которая высунулась из-под одеяла, длинный ряд татуированных цифр.

Про это она мне ничего не рассказывала.

* * *

В школьные годы я плохо учил физику. То есть даже не то чтобы плохо, а, прямо скажем, никак не учил. На уроках физики я читал книжки. А учительница Эльвира Васильевна почему-то мне потакала. Не знаю почему. Видимо, просто хорошо ко мне относилась, хотя с чего бы. Но факт есть факт. Она мне не мешала читать на уроках и ставила мне в четверти устойчивую тройку.