Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

В «Тоболе» есть небольшие отступления от хроники. Но небольшие. Например, в романе владыка Филофей узнаёт о смерти митрополита Иоанна в миссионерской поездке к вогулам, а в реальности он узнал об этом в поездке в Киево-Печёрскую лавру. (Правда, и в романе, и в хронике владыка получает трагическое известие мистическим образом.)

Есть в «Тоболе» и конспирологическая линия — история сговора губернатора Гагарина с китайцами на «несанкционированную» войну. По документам такого сговора не было. Но это романное событие ни в малейшей степени не противоречит ни одному даже мельчайшему факту.

«Тобол» вполне можно считать историческим романом, так как его герои мотивированы историческим процессом. Точно так же историческим романом следует считать и «Сердце пармы», хотя и там немало мистики; относить этот роман к жанру фэнтези — непрофессионально. А вот «Золото бунта» формально относится к приключенческому жанру, потому что герои в нём мотивированы не историческими событиями, а личными обстоятельствами: корыстью, местью, богоискательством и так далее. Но эти жанровые тонкости важны для литературоведа, а не для читателя.

В отличие от «Пармы» и «Золота», роман «Тобол» я написал «обычным» языком, хотя в нём и сталкиваются многие непривычные лексические комплексы: этнографические (мансийский, исламский, старообрядческий, китайский, шведский, джунгарский) и профессиональные (архитектура, артиллерия, кораблестроение, картография, петровская военная наука и так далее). Однако язык в «Тоболе» — не новаторство. Новаторство — структура романа. И «модерновость» именно в ней, а не только в фэнтези.

В традиционном историческом романе (вроде «Петра I» Алексея Толстого) повествование строится на реальных деяниях главного героя — исторического лица. Герои второго и третьего планов иллюстрируют собою судьбу своей социальной страты: если солдаты — то страдают от муштры, если купцы — то обдирают покупателей, если крестьяне — то гнутся на пашнях, угнетаемые помещиками, и так далее. Я поступил иначе.

Героев из разных страт я сделал более-менее равновеликими, и каждому дал свой сюжет (конечно, мотивированный судьбой социальной страты, но ею не исчерпывающийся): пленный швед чертит карту, ссыльный украинец попадает под языческое проклятие, бухарский торговец влюбляется в свою рабыню из инородцев, священник гонится за почитаемым идолом и так далее. Эти линии я переплёл неразрывно, чтобы они поддерживали друг друга. Но каждая такая линия — как бы «малый» роман своего жанра: привычный реализм, политический детектив, исторический и военный жанры, мистика.

Мистика, которая вас покоробила, — тоже не ради того, чтобы «привлечь молодёжь, подсаженную на фэнтези».

Во-первых, мистика присутствует в исторических документах. Например, в житиях святых (Иоанна и Филофея) и в книге Г. Новицкого об остяках. По этим историческим документам Филофей действительно изгонял демонов, и ему действительно явился дух почившего Иоанна. Так что формально у меня даже не мистика, а документалистика. Такой вот парадокс.

Во-вторых, я всегда меняю «угол подачи» — описываю жизнь с позиции героя, с позиции его культуры и морали. И с позиции многих героев (инородцев или глубоко верующих людей) мистики просто не существует: все чудеса, боги и демоны — явления их реального мира. Так что не путайте реконструкцию мировоззрения и жанр фэнтези.

«Тобол» — ларчик с секретом. Чтобы его разгадать, нужен культурный кругозор и желание думать, исходя из содержания романа. Уверен, что некомпетентные критики сразу навесят на «Тобол» ярлыки «фэнтезятины» и «традиционализма» — но на ярлыки много ума не надо.

Традиционный исторический роман — это «иллюстрация» истории. Современный роман — «игра» в историю. Чтобы история в нём не превратилась в «альтернативную», меняется традиционная система образов, традиционная структура сюжета и позиция автора

Скажите, пожалуйста, Гершензон в «Блуде и МУДО» «списан» с некоего реального вашего знакомого или же у него нет прототипа? То, как он обходится с речью, просто восхитительно!

У сердитого мальчика Гершензона нет прототипа. Когда-то давно, в студенческие годы, у нас в общаге ходила шутка: «Береги честь смолоду, коли рожа крива». Из этой шутки я взял метод составления речей Гершензона и по этому методу (вернее, почти везде по этому методу) придумал все фразы Гершензона. Лично мне больше всего нравится перл «подальше положишь — другие возьмут». И жаль, что не влезло такое: «Ученье — свет, а жизнь одна».