Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

Я тоже считаю, что из православных сюжетов вышла бы отличная мистика или фэнтези. Понятия не имею, почему эта идея никому не интересна.

Я попробовал сделать нечто подобное (не в чистом виде, но достаточно явно выраженное) в романе «Летоисчисление от Иоанна». Там над Кремлём являются всадники Апокалипсиса, царица Мария Темрюковна превращается в вавилонскую блудницу, из Опричного дворца вылезает гигантская саранча с лицом царицы, Христос хоронит русских ратников под Полоцком, Богородица отгоняет медведя от девочки-сироты, икона рушит мост, к Ивану Грозному являются казнённые бояре с отрезанными языками, а сам Грозный пирует вместе с колдунами, чернокнижниками и мертвецами. Я горжусь этими придумками. Ради них (то есть ради идеи, которую они выражают) я нарушил реальный ход исторических событий. Но П. С. Лунгин выбросил эту мистику из сценария фильма «Царь» (и фильм получился не пойми что: вместо мистерии — псевдоистория, от сапога осталась только подошва). А читатели, которые читали этот роман, даже не заметили наличия этих эпизодов и пришли к выводу, что роман почти не отличается от фильма, но Иванов не знает истории.

Но для подобной православной мистики необязательно брать отцов церкви. Есть множество реальных священников (и даже святых), в жизни которых полно подобных чудес. Об одном таком священнике — тобольском митрополите Филофее (Лещинском) я пишу в новом романе «Тобол» (разумеется, с чудесами, то есть с фэнтези).

В общем, и «Псоглавцы» — тоже отчасти «православное фэнтези».

А ведь существовало множество совершенно фантастических людей — мистиков. Не только исихасты или какие-нибудь отчитчики. И необязательно Распутин. Мне, например, очень интересен Кузьма Пиляндин — «Кузька-бог». Или идеологи самосожжений. Или, например, несториане, которые спрятали где-то на Тянь-Шане мощи евангелиста Матфея (хотя это случилось до православия). Да много всего. Это нетронутый кладезь сюжетов и идей.

Из православных сюжетов получилась бы отличная мистика, не уступающая в выразительности фэнтези. Но Россия сама себе не интересна. Поэтому, например, нет русского вестерна — хотя русский «фронтир» был

Больше всего меня привлёк роман «Ненастье». Понятно, что он пророс через книгу «Ёбург». Скажите, пожалуйста, почему? Почему вы выделили именно этот сюжет и он захватил вас? Ведь можно было выхватить любой другой, и получилось бы не менее хорошо.

Когда я читала роман, мне казалось, что некоторые события, которые взяты из разных промежутков времени, специально поставлены рядом. Вот ты читаешь об одном, а потом переворачиваешь страницу и видишь противопоставление, некий контраст тому, что прочёл перед этим. Это было только в моей голове или вы специально так подчёркивали некоторые действия, слова, сцены?

Ещё хотелось бы узнать, есть ли связь у «Ненастья» с другими вашими произведениями, не считая «Ёбурга»?

Отвечу не по порядку.

Нет, никаких взаимосвязей «Ненастья» с другими моими романами нет.

События из разных времён я действительно монтировал по принципу контраста (хотя и не всегда). Это делает «картинку» стереоскопической, объёмной.

«Ненастье» и вправду выросло из «Ёбурга», хотя город Батуев — никак не Екатеринбург. Решающим екатеринбургским событием для меня был захват афганцами двух жилых высоток. Другие акции — отжим рынка, криминальные разборки, акции протеста — были не только в Екатеринбурге, а история с домами — полный эксклюзив.

Эта история поразила меня тем, что в ней наиболее ёмко отразились лихие 90-е. Ведь эти годы были не только временем беспредела, но и временем неких феноменов, которых не было в 80-е, даже в перестройку, и не стало в нулевые. Я и собрал эти феномены в романе, чтобы зафиксировать суть эпохи. Один из феноменов — захват домов. Чем он был? Криминалом? Нет. Акцией гражданского неповиновения? Нет. Социальной авантюрой? Нет. Пиар-проектом? Нет. Это было что-то вроде коллективного восстановления справедливости экстремистским путём. Такого не могло случиться ни до, ни после 90-х.

Есть в романе и другие феномены эпохи. Например, союз «Коминтерн» — одновременно общественная организация, бизнес-альянс и криминальная группировка. Или Серёга Лихолетов — пассионарий 90-х, экстремист, эгоцентрик, альтруист и большая свинья. Можно и дальше перечислять. Но главное — что роман есть феноменология эпохи, а не криминальная сага, хотя многие читатели этого не видят.