Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

Я вписал в роман некоторые исторические события, которые на самом деле вряд ли имели отношение к Чусовой, например, клад Чики-Зарубина (якобы Белобородов взял казну на заводах Верхней Чусовой, но потерял её в Старой Утке, а Пугачёв через полгода из Осы затребовал казну себе) или раскольничий собор в Невьянске (якобы раскольничий лидер Мирон Галанин имел какое-то отношение к толку истяжельчества).

Истяжельчество я придумал, придумал для него и восьмое церковное таинство — истяжение души. Этой придумкой я очень горжусь. Придумать восьмое церковное таинство — всё равно что четвёртый закон Ньютона.

Сплав «железных караванов» и устройство барки я реконструировал сам по документам той эпохи и работам историков. Всё-таки я сын судостроителей и понимаю в устройстве судна и организации навигации.

Так что «Золото бунта» — роман постмодернистский. Только понять это можно лишь обладая компетенцией, а простодушные читатели и критики считают, что роман воспроизводит некие зафиксированные историками реалии.

Чаще всего этот роман сравнивают с «Угрюм-рекой» В. Шишкова. В «Угрюм-реке» Шишков описывал добычу золота на какой-то из Тунгусок. Разница между временем действия в этих романах — сто лет. «Угрюм-река» — скучный устаревший соцреализм, бичующий хищников-капиталистов, а «Золото бунта» — постмодернистский экшен с детективом и мистикой. Но читатели не читали «Угрюм-реку», а лишь когда-то давно смотрели кино Ярополка Лапшина, снятое на Чусовой. Вот и причина распространённого убеждения о сходстве моего романа с романом Шишкова.

Это про «Золото бунта».

Экскурсоводом я работал зимой на автобусе. Работа мне нравилась, хотя была довольно однообразной. Летом я работал гидом-проводником — водил группы по рекам Урала, преимущественно по Чусовой. Интерес к этой работе зависел от группы, которую я вёл. Если группа — нормальные взрослые люди, то было очень интересно. Если трудные подростки — то скучно, потому что им ничего не надо было.

Были и специфические переживания. Например, меня всегда напрягало, когда туристы считали, что местные жители знают реку лучше проводника. На собственном опыте я убедился, что местные жители худо-бедно знают реку на 10–15 км от своего посёлка, а историю своего селения и реки в целом не знают вообще, точнее, почти все их немногие познания — мифы, вроде того, что в каждой пещере зимовал Ермак, а каждую руину построили Демидовы. На той работе я понял, что на деиндустриализованном Урале местные жители утрачивают и идентичность. (Вообще-то до меня в 1940-х годах это открыли фольклористы экспедиции профессора Китайника, которые не нашли никаких следов фольклора, использованного Бажовым.) Досада на наивных туристов стала для меня мотивом написать сначала путеводитель, а потом и книгу про Чусовую; из этих работ родилось и «Золото бунта».

Я написал роман о человеке, которого не подпускают к делу, для которого он создан богом и судьбой, и вложил в героя — в Осташу Перехода — свой собственный гнев, потому что и сам тринадцать лет не мог стать профессиональным писателем, о чём мечтал всю жизнь.

Только что дочитал «Ненастье». Вопросов сразу несколько:

Стали ли товарищи-инвалиды переводить Неволину деньги на счета? Или, раз его задержали, это уже не актуально?

Почему вы решили закончить события книги именно в 2008 году? Выбор этого года имеет значение?

Почему Неволин не попросил Шамса просто помочь ему и Тане с переездом в Индию и поиском работы? Миллионы Герману всё равно, судя по всему, были не так нужны, а Шамсу это было бы не сложно.

Скорее всего, товарищи-инвалиды не стали переводить Неволину деньги. Весть об аресте Неволина, безусловно, разошлась быстро, и переводить деньги не имело смысла.

Логика выбора дат несложная. Герман приезжает в Батуев в путч 1991 года, Серёгу убивают в год кризиса — в 1998-й, Герман терпит крах в год другого кризиса — в 2008-м. Судьба героя приурочена к судьбе страны.

А почему Неволин не попросил богатых товарищей-афганцев помочь ему? Этот же вопрос Герману задавал Володя Канунников. И Герман ответил: «Сейчас так не делается». Его мировоззрение определяется не «афганской идеей», а господствующим форматом человеческих отношений. В 2007 году в России уже не просили «помочь по-братски». У кого не было миллиарда, тех отправляли сами знаете куда.

Досадно, что наш кинематограф не породил ничего, популяризирующего родную культуру и православную мистику, идею прижизненного обожения человека. Хотя создать образ монаха-исихаста, ведущего войну на уровне помыслов, от молитвы которого разлетаются демоны, было бы потрясающе! Слава Богу, прототипов целые патерики! Образы святых Антония Великого, Григория Паламы или Максима Исповедника… А из Древнего патерика уж точно выйдет сериал! Алексей, насколько интересно для вас было бы создание сценария по мотивам житий святых отцов?