Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

Многообразие фактур Сибири (шведы, инородцы, джунгары, бухарцы, раскольники, служилые, «охочие люди» и так далее) означает, что жизнеспособны только аутентичные проекты прогресса. Сначала надо знать свою страну, все её фактуры, а потом уже менять.

Спор культуры и власти в России традиционно сводится к вопросу: «Может ли культура быть на содержании у власти?» Но эта проблема ложная. Настоящий спор — о том, чей проект будущего будет осуществлён: проект культуры или проект власти?

Отличник — это кто? Христос, святой, эталон добродетели, мученик? Кем вы его видите?

Соблазнительно, конечно, видеть Отличника Христом, Искупителем, мучеником или каким-то идеалом, но это не так. Отличник — просто добрый, честный и думающий юноша, который ошибся. Но это очень хорошая ошибка, правильная. Настоящий человек должен ошибаться именно в эту сторону.

Интерес к исторической прозе вы объясняете тем, что «современный читатель не воспринимает роман на современном материале как развёрнутую метафору современности. И писатели, желающие говорить о современности, вынуждены делать это через некий искажающий фильтр: через канон жанра, во многом банальный, через причудливую призму постмодерна — или через историю». И тут же вы говорите, что в «Тоболе» есть «разве что отсылки (к современности), потому что многие проблемы России как были при Петре, так и остались доныне. Я считаю, что нельзя использовать исторический роман как иносказание о современности». Сначала мне показалось, что тут закралось противоречие, но далее я поняла: на историческом фоне вы показываете «вечные проблемы». Верны ли мои рассуждения или я ошибаюсь?

Если да, то всё же: «Тобол» для вас прежде всего это история про петровскую Сибирь или освещение «вечных проблем» с использованием истории (то есть вы хотите рассказать читателю об истории или о современности (тут я имею в виду, конечно, «вечные проблемы», актуальные во все времена, а не современное состояние дел в стране))?

Если речь всё же идет об истории преобразований Петра в Сибири, то тогда каким образом ваша историческая проза согласуется с высказыванием о том, что о «современности надо рассказывать через историю»?

Я не говорил, что о «современности надо рассказывать через историю», я говорил, что о ней рассказывают через историю, а это неправильно: времена не повторяются. В исторических романах, написанных с целью поговорить о современности, либо история искажена, либо современность, либо и то и другое.

Моим же мотивом для «Тобола» было испытание возможностей постмодерна. Я уже не раз рассказывал об этом, но повторюсь. Если упрощать, то постмодерн — это синтез всего. Причём сделанный в игровом формате. Петровская эпоха в Тобольске меня привлекла именно своим синтезом: в Тобольске совместились разные эпохи (инородцы — из общинно-родового строя, Ремезов — из Средневековья, Табберт — из Нового времени), разные фактуры (язычники, степняки, раскольники; артиллеристы, зодчие, грабители гробниц), разные культуры (шведы, китайцы, ханты, джунгары). В общем, в Тобольске петровских времён я увидел «постмодерн», осуществлённый самой историей. И я усилил его сочетанием разных жанров: мистикой, политическим детективом, батальным жанром и так далее. Каждый герой получил свою цель (отдельную от исторического процесса, но мотивированную им) — в этом игровой формат.

В итоге оказалось, что постмодерн наследует традиции, а не противоречит им (как российский постмодернизм). Оказалось, что в формате постмодерна вполне можно рассказывать о реальной истории (лишь бы читатель не воспринимал романные события совсем уж буквально, но для этого я написал книгу «Дебри»). Оказалось, что постмодерн сохраняет гуманистическое начало литературы, и герои живые, они страдают и мечтают по-настоящему. Всё это и побуждало к работе.

Неправильно историей рассказывать о современности: времена не повторяются. В историческом романе, написанном для разговора о современности, либо история искажена, либо современность, либо и то и другое

Первое. Про Служкина.

По вашим объяснениям «стоп-режим» Служкина в отношении Маши включают два момента: не давать ей ложную надежду и не ухудшать жизнь дочери. Не кажется ли вам, что оба эти момента — производные от бедности Служкина? Я не уловил причину отказа Маше, если поместить Служкина в более благополучные обстоятельства.