Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

У вас нехорошие формулировки: «несусветное убожество», «полностью извратили», «абсолютно ничего не поняли», «убогое ничтожество». Либо мы ведём нормальный разговор и относимся к его предмету с уважением, либо лаем как собаки, но смысла в этом — ноль. Когда человек использует такие характеристики, его способность оценивать произведение вызывает большие сомнения.

На мой взгляд, Александр Велединский снял прекрасный фильм. И роман, и фильм — о «герое нашего времени». Но роман — о «герое» девяностых, а фильм, в силу объективных причин, — о «герое» десятых годов. Изменилось время — изменились акценты, хотя фабулу Велединский сохранил прежнюю.

«Герой нашего времени» — это персонаж, личная драма которого тождественна драме эпохи. Служкин из романа ищет гармонии, как страна в девяностые искала порядок и свой путь. Служкин из фильма ищет свободу, как страна в десятые годы ощутила, что свобода иссякла. Как «идеальный человек» (то есть живущий по идеалу), Служкин из фильма дарит свободу тем, кто рядом: другу, жене, ученикам. И не его вина, что люди не умеют пользоваться свободой. В этом и состоит драма Служкина.

Истории про ничтожества нормальные люди не пишут, не снимают, не читают и не смотрят. Это неинтересно.

А что значит: «Истории про ничтожества нормальные люди не пишут, не снимают, не читают и не смотрят. Это неинтересно»? А как же «Герой нашего времени» или его осовремененная жалкая пародия — «Духлесс»? Или «Американский психопат»? Или гениальный фильм «Тёмный рыцарь», где отрицательному персонажу Джокеру симпатизирует зритель? Или, наконец, Достоевский со своими «Записками из подполья»? Всё это сюжеты про в разной степени ничтожных и загнанных людишек. Или маргинальная западная литература, к примеру, Уэлш или Паланик, где главные персонажи лишены всяческих проблесков величия и благородства? Почему они вызывают такой неподдельный интерес у публики любой категории? Как видно, популярность ничтожеств весьма ощутима. И вряд ли это похоже на массовую симуляцию оргазма. Выходит, публика — ненормальная?

Вы задали очень интересный вопрос.

Вы правы: про ничтожества я «махнул, не глядя». Хотя я не читал и не смотрел больше половины перечисленных вами произведений (даже Джокер Хита Леджера мне неинтересен).

Конечно, про ничтожества пишут и снимают. «Шинель» Гоголя — разве не про ничтожного человечка? Но дело тут не в этом. (Кстати, Печорин уж никак не ничтожество, да и герой «Духлесса» тоже, хотя произведение фальшивое и малоталантливое. А злодей или аморальный человек — вовсе не синоним ничтожества.)

Про ничтожество пишут и снимают, когда это ничтожество иллюстрирует собою некую мощную идею. В «Шинели» — в том числе идею о бюрократии как новом убежище дьявола. А в «Человеке в футляре» это целый спектр интерпретаций. Но это не случай «Географа». В «Географе» нет идеи, которую можно было бы проиллюстрировать историей деградации учителя географии. А деградация без идеи художественно несостоятельна. Ну, это как боевик, в финале которого главный злодей укокошит хорошего парня: это уже хрень какая-то, а не боевик. Вот это я и имел в виду, когда говорил, что «про ничтожеств не пишут». То есть если расценивать фильм «Географ глобус пропил» как историю о деградации человека, то следует считать Велединского, Хабенского, Лядову, Робака, Тодоровского и многих других людей, мягко говоря, болванами.

Бывает, писатель описывает ничтожного человека. Но лишь тогда, когда это ничтожество иллюстрирует собой мощную идею. Если в романе нет идеи, которую можно выявить ничтожеством героя, значит, читатель не разобрался в герое, когда причислил его к ничтожествам

Цитирую ваше интервью: «Важную роль в придумывании романа „Ненастье“ играл не Шурман, а милиционеры, которые его ловили. Они рассказали мне о некой удивительной вещи, вокруг которой я потом и структурировал реальные сюжеты жизни и борьбы екатеринбургских афганцев». О какой «вещи» вы говорите?

У милиционеров, которые ловили Шурмана, я спросил: получилось бы у Шурмана сбежать с его миллионами? Они ответили: легко. Но Шурман почему-то не мог оторваться от тайника, в котором спрятал мешки с деньгами, и бегал вокруг него, как собака на привязи. То есть он попал в экзистенциальную ловушку — как обезьяна, которую ловят на ящик с апельсином (в стенке ящика проделывают небольшую дыру для руки, обезьяна суёт в ящик руку и хватает апельсин, но вытащить его через дыру не может и бросить добычу тоже не может — так и сидит возле ящика, пока её не возьмут охотники).