Алексей Иванов - Быть Ивановым. Пятнадцать лет диалога с читателями

Характер Ремезова я придумал.

Во-первых, я описываю Ремезова более подробно, чем другие авторы. И опираюсь на факты, на которые эти авторы не обращали внимания. Например, нет исторических свидетельств общения Ремезова с Филофеем. Но церковь Петра и Павла в Свято-Троицком монастыре в Тюмени, построенная Филофеем, по свидетельству искусствоведов (Заварихин С., Жученко Б. Архитектура Тюмени. Тюмень: Радуга-Т, 2004), поразительно напоминает чертёж Ремезова из Служебной книги. Следовательно, Филофей общался с Ремезовым, если реализовал его проект. И Филофей уважал Ремезова, поскольку построил храм уже после смерти Ремезова; в Сибири и на Урале в это время работали и другие архитекторы, которые могли бы предложить свой проект (Яков Смирных работал в Далматовском монастыре, Логин Корсаков строил соборную колокольню в Соликамске), но Филофей сохранил верность ремезовскому проекту. Подобных исторических тонкостей, на которых я строил отношения героев, в романе множество.

Во-вторых, я не могу назвать характер Ремезова вымышленным «в чистом виде». Представьте себе реального человека, которому 70 лет. Учитывая объём сделанного им и объём его познаний (а также возраст), можно предположить, что Ремезов считал себя умнее окружающих — отсюда и его свобода в обращении с людьми: для него все — ещё дети. Даже в 70 лет Ремезов продолжал творить, а творчество подпитывается неудовлетворённостью человека (а чем ещё?). То есть Ремезову даже в 70 чего-то не хватало для покоя, он был недоволен, он хотел что-то делать — отсюда и его экспрессия. Он не склочный старик, а великий художник, жить которому осталось мало, и он торопится, он дерзает, он поднимает других людей на работу. Благостный и умиротворённый старец не станет в 70 лет начинать постройку кремля. Тот характер, который я дал Ремезову, — производное от его реальной биографии. Жаль, если читатель думает, что строптивость Ремезова — от старческого раздражения; нет, у Ремезова душа горит жаждой созидания.

Алексей, я из Екатеринбурга, у нас много общих знакомых. Они рассказали мне, что студентом вы работали в легендарном «Уральском cледопыте» под началом гуру фантастов того времени Виталия Бугрова. Вас взяли, потому что вы сами писали фантастику?

Да, я пришёл в «Следопыт», когда учился на первом курсе. Виталий Иванович устроил мне экзамен на знание фантастики. Я тогда читал всё, что можно было достать в СССР, и экзамен выдержал. Меня взяли. А про то, что я и сам пишу, Бугров не знал. Я не рассказал ему об этом — просто стеснялся. Тогда я считал, что публикация в «Следопыте» — недосягаемая высота. И про мои опыты Виталий Иванович узнал случайно. Студенческий друг показал мою повесть «Краюхин бор» алма-атинскому журналу «Простор». Журнал взял её для публикации, но вдруг передумал: редактор почему-то решил, что эта повесть уже печаталась в «Следопыте». Чтобы доказать обратное, мне пришлось просить у Виталия Ивановича официальную справку. Так он узнал, что я тоже пишу, и предложил показать тексты. Я принес Бугрову «Охоту на „Большую Медведицу“», и Бугрову она понравилась. Эта повесть появилась в «Следопыте» в 1990 году. По итогам года в рейтинге журнала она заняла второе место. На первом были братья Стругацкие. И я этим очень горжусь.

А в Алма-Ате «Краюхин бор» так и не вышел, и моя бабушка, ожидая публикации внука, три года напрасно выписывала «Простор».

Помните ли вы себя в детстве? Вы любили читать? Пользовались библиотекой? А сейчас пользуетесь? Это я как библиотекарь интересуюсь.

Я с детства хотел стать писателем, поэтому и читал много — в основном фантастику. Конечно, как все советские школьники, я был записан в библиотеку. Это была библиотека Клуба речников. Я ходил туда каждую неделю, для меня те визиты были волнительным ритуалом. Я всегда подолгу выбирал книги и часто начинал читать их уже по дороге домой.