Дмитрий Брикман - Детский недетский вопрос

По-разному. Когда я впервые ее надел, она мне принесла смех и успех, два рифмующихся слова, и я не мог к ней плохо относиться. Но потом я обнаружил, что мне трудно ее снимать, она приросла, и ко мне относятся как к персонажу, который ее носит.

В тридцать лет мне казалось, что я уже готов стать артистом спустя десять лет работы. А оказалось, что нет, мне надо снова сдавать экзамен, потому что ни в каком другом виде меня не собирались видеть. Телевизионные редакторы звонили и спрашивали про Люсю, режиссеры кино вообще не обращали на меня внимания — зачем им сдался эстрадный маньяк, который только и умеет, что звонить Люсе, с театром до поры вообще никак не выходило, потому что все уже забыли про мои работы в Студенческом театре Московского университета. И вот так я стоял себе, очерченный световым кругом у микрофона, и маялся, потому что маска не отдиралась.

То, что называется у людей кризисом среднего возраста, у меня когда-то началось и не заканчивается, и выражается это в том, что я как артист хочу быть разным. К сожалению, мне повезло с этим только в последние годы, когда появился выбор: хочешь снимайся, хочешь играй, хочешь пиши, хочешь общайся с интернет-аудиторией. Но — поздно. А с другой стороны, по справедливости, как раз очень вовремя. Потому что сейчас, когда я уже готов к этому диалогу, у меня иногда получается снимать и надевать разные маски. А лет десять назад могло не получиться. Наверное, жизнь меня готовила к тому, чтобы я заслужил право их менять.

Сейчас, когда журналисты меня спрашивают, какая из работ любимая, я, как все актеры, начинаю немножко кокетничать: «Все они замечательные, все это мои дети». Ничего не дети. Я радуюсь оттого, что у меня есть шанс тасовать эту колоду. Я еду днем в спортивный зал и понимаю, что превращаюсь в человека, который может поднять что-то большее, чем хозяйственная сумка, а потом отправляюсь на распевку перед мюзиклом, о котором еще вчера не мог мечтать.

Начали мы с того, что лицо мне нарисовали папа и мама, и сейчас из-за того, что я обрел право менять маски, мне не стыдно показать свое лицо. Я могу говорить от себя, мне не надо прятаться за персонажем.

4 года, мальчик: «Я хочу быть собакой с хвостиком. А ты кем хочешь быть?» Представьте себе, что вы Фима Шифрин, вам 4 года, и вы можете выбрать любую дорогу. Куда бы вы пошли?

Приблизительно в этом возрасте или чуть постарше, когда я уже начал что-то соображать и перечислил родителям все те профессии, которыми я хотел бы заниматься — а это был и повар, и пожарный, и много кто, — приблизительно в этом возрасте я и загадал то желание, которое у меня сейчас худо-бедно исполнилось.

Я никогда не понимал людей, которые говорили, что если бы им был дан шанс прожить жизнь сначала, они бы начали ее точно так же. Я всегда возмущался и говорил: «Врут бессовестным образом! Никогда бы я не прожил жизнь также, я бы все сделал по-другому. Я бы все исправил: туда бы не пошел, здесь бы не появился, вот этой глупости бы не сделал». А сейчас я понимаю, что все это выстроилось в какую-то очень логичную, сточки зрения судьбы или Провидения, картину — я пришел к тому, что мечтательно загадал в пять лет. У меня был неясный образ того, что вот здесь стою я, вот там сидят люди, которым я что-то рассказываю или показываю, и они получают удовольствие оттого, что я делаю…

Только я хотел, чтобы это было завтра, в пять лет. А получилось спустя 55 лет. Единственное, о чем я могу сожалеть, но при этом не гневаясь на Провидение, — я хотел бы этот пройденный путь чуть-чуть сократить, чтобы больше успеть сейчас; мне надо было вовремя опомниться, вовремя поступать правильно. Но зато теперь на том отрезке, который мне остался, я уже приблизительно понимаю, что мне надо делать, чтобы ни о чем не жалеть.

Фима. Это короткий ответ, за ним будет маленькое разъяснение. Меня часто упрекают, что в социальных сетях я зарегистрировался под собственным именем, паспортным, тем, которое дали мои родители, и я уже устал объяснять, что мое сценическое имя — не вполне псевдоним. Я, будучи Нахимом от рождения, как меня записали в метрике, всегда был Фимой. От Нахима нет уменьшительного имени, если вы представите себе его, оно будет не очень благозвучным — Хима. Я был Фима. Состояние, при котором я Фима при маме, Фима при папе, Фима при брате, мне нравится, потому что это состояние, в котором еще все безоблачно, еще ничего страшного не случилось, в котором не ушли ни папа, ни мама, в котором жива моя тетка. Я бы хотел быть Фимой, когда еще все можно поправить, все можно начать сначала. А теперь мне нравится Фима еще и оттого, что, хотя я уже ступил на порог 60-летия, ко мне так обращается огромное количество людей вдвое-втрое младше меня. И в этом нет панибратства, в этом нет фамильярности, хотя иногда это может меня царапать. Значит, я в их сознании — Фима, который за эти годы не заматерел, не отодвинулся на какую-то неодолимую дистанцию. Я — Фима. Оставаясь при этом Нахимом, оставаясь при этом Шифриным, оставаясь при этом человеком, в паспорте у которого отмечен такой-то год рождения и такое-то место рождения. Кто я? Фима.