Литературная Газета: Литературная Газета, 6615 (№ 39/2017)

Писать стихи Цветаева начала с шести лет, печататься – с шестнадцати. Будучи гимназисткой, она издала первый поэтический сборник «Вечерний альбом» (1910 г., 500 экз.). Отклики были доброжелательные. Спустя два года появилась вторая книга «Волшебный фонарь». Отзывы на него были довольно критичны. В 1913 году Цветаева выпускает небольшое «Избранное». Часть написанного в 1916–1920-х гг. была напечатана в двух сборниках (1921–1922 гг.). Последней книгой Цветаевой, выпущенной в Москве, была драма «Конец Казановы». Центром её поэзии той поры была Москва в самых различных сравнениях и уподоблениях. Небывало красочная, яркая. Сразу припоминается фраза обожаемого ею Рильке, который, приехав в Москву, чудесно заметил: «Если бы моя душа была городом, она была бы Москвой». В эмиграции – «После России» – Цветаева прожила 17 лет. Несколько месяцев в Берлине. С 1922 по 1925 г. в Чехии. С ноября 1925 г. по июнь 1939 г. во Франции. 19 июня 1939 г. она с сыном Георгием приехала в Москву. Два с небольшим года жизни на родине до смертного часа переполнены трагическими обстоятельствами и жутким неустройством. Подготовленная Цветаевой в 1940 г. книга стихов света не увидела. Оказались в заключении её сестра Анастасия, муж Сергей Эфрон и дочь Ариадна. В эти годы Цветаева занималась главным образом переводами. Среди них – перевод знаменитого стихотворения Шарля Бодлера «Плавание». Несмотря на неимоверные трудности, от духовно-нравственных до материально-бытовых, её творчество достигает редкостных высот. В дни эвакуации Цветаева с сыном оказалась в Елабуге. Её состояние было ужасным. 31 августа 1941 г., когда в доме никого не было, Марина Ивановна Цветаева покончила с собой. Похороны состоялись 2 сентября на местном кладбище. Могила – неизвестна.

Сознавая, что «ясновидение и печаль» есть тайный опыт поэта, опыт неделимый и сокровенный, можно с большой долей вероятности предполагать, что животворящий источник её поэзии – Россия, родина – во всей полноте временны́х и пространственных измерений, красочно-пластических, звуковых, слуховых и многих других начал, «того безмерно сложного и таинственного, что содержит в себе географическое название страны» – так некогда писал один поэт. О том, как присутствует Россия во всём, что писала и чем жила Цветаева, говорить излишне и неуместно, ибо – очевидно. Конечно же, это блоковская «любовь-ненависть». Потому для неё и царская Россия (страна матери, детства, юности, любви, семьи, поэзии, счастья); и «белая» Русь (подвиг, жертвы, героика, изгнание); и СССР, где обитают «просветители пещер», где после возвращения «в на-Марс – страну! в без-нас страну!», «и снег не бел, и хлеб не мил», – одна вечная родина. Сложно множится и её отношение к революции, большевикам, Белому движению.

13 марта 1921 года. «Красная» Москва. Через год Цветаева покинет её. Пора витийственного вандейства, песнословий «Дону», Добровольческой армии, и –

Как закон голубиный вымарывая, –

Руку судорогой не свело, –

А случилось: заморское марево

Русским заревом здесь расцвело.

………………………………………..

Эх вы, правая с левой две варежки!

Та же шерсть вас вязала в клубок!

Дерзновенное слово: товарищи

Сменит прежняя быль: голубок.

Побратавшись да левая с правою,

Встанет – всем Тамерланам на грусть!

В струпьях, в язвах, в проказе – оправдана,

Ибо есть и останется – Русь.

Её русскость сказалась во многом. Как, впрочем, и европейскость. А как у неё звучит такое наше – дорога, дорожное, станции, вокзалы, рельсы, встречи, расставания – «провожаю дорогу железную»!

Её искусство развивалось с невероятной интенсивностью и на родине, и в эмиграции. Очаровательная домашность первых стихов, их искренность вырастает в сильной изобразительной воле, сдерживающей патетику духовно-душевного максимализма и воинствующего романтизма. Поэтический мир Цветаевой всегда оставался монологическим, но сложнейшим образом оркестрованным вопросительными заклинаниями, плачем и пением. При устойчивой, обуздывающей традиционности её поэзия восприимчива к авангардным способам лирического выражения (Андрей Белый, Хлебников, Маяковский, Пастернак).

Духовно и эстетически близкий Цветаевой выдающийся историк литературы и критик Дмитрий Святополк-Мирский, человек странно-страшной судьбы, писал: «С точки зрения чисто языковой Цветаева очень русская, почти что такая же русская, как Розанов или Ремизов, но эта особо прочная связь её с русским языком объясняется не тем, что он русский, а тем, что он язык: дарование её напряжённо словесное, лингвистийное…» Святополка-Мирского и Цветаеву на протяжении долгих эмигрантских лет связывали дружеские отношения. Но это не помешало ему в гениальной англоязычной книге о русской литературе (вышедшей в Лондоне в 1926 г.) так охарактеризовать прозу Цветаевой – «…самая претенциозная, неряшливая, истерическая, и вообще самая плохая проза, когда-либо написанная на русском языке».