Литературная Газета: Литературная Газета, 6615 (№ 39/2017)

Особый интерес представляют владельческие надписи Цветаевой. Они – возможность подглядеть в замочную скважину и увидеть библиотеку поэта, мир Цветаевой-читателя. Вот что пишут об этих автографах в предисловии к альбому Михаил Сеславинский и Лев Мнухин: «Сегодня такие экземпляры представляют собой не только библиофильский, но и очевидный исследовательский интерес. Выявляются новые факты биографии поэта, порой совершенно неожиданные. Датированные надписи позволяют определить время, а иногда и обстоятельства знакомства с тем или иным произведением, проблемой, литературным фактом. Наличие в книгах помет, примечаний на полях, разного рода отчёркиваний и подчёркиваний позволяет судить о характерной манере чтения, об отношении Цветаевой к читаемому материалу».

Очень богат эпистолярный раздел альбома. В нём собрано 18 писем и 11 открыток. Среди множества клетчатых листов, исписанных бисерным почерком Цветаевой, здесь есть и необычное, совершенно уникальное почтовое отправление – телеграмма с текстом стихотворения «Безумье и благоразумье…» – два метра телеграфной ленты, на котором – в одну строчку и без знаков препинания – взволнованные метафоры цветаевской поэзии.

А самый тёплый раздел книги – это небольшой (всего 6 страниц) раздел «Автографы на фотографиях». В нём – простые, любительские, немного выцветшие, но такие человечные фото Марины Ивановны, на которых она – не поэт, а просто женщина: мать и жена. В предисловии сказано об этих снимках: «Крайне редкие гости на антикварно-букинистическом рынке и, соответственно, в частных коллекциях – любительские фотографии Марины Ивановны с её автографами на обороте. Наличие в наших собраниях нескольких фотографий – большая радость и удача. Все они небольшого размера, желатиновый слой несколько выцвел, но вкупе с трогательными памятными надписями эта фотоподборка оставляет щемящее душу чувство прикосновения к бытописанию цветаевской семьи».

Через этот альбом происходит, если можно так выразиться, вочеловеченье поэта: закрываешь книгу с чувством, что ты – пусть совсем немного и недолго – тоже был знаком с Мариной Ивановной Цветаевой. И хочется взять с полки её томик, открыть и увидеть её стихи заново – обновлённым взглядом, через призму писем, трогательных надписей и заметок на полях. Собственно, в предисловии к «Библио­фильскому венку» сказано и об этом тоже: «Мы постарались сосредоточиться лишь на том, что несёт эмоциональный энергетический заряд непосредственного соприкосновения с жизнью и творчеством поэта». Этот энергетический заряд, безусловно, ощутим.

Взгляд с пальмы

Книжный ряд / Библиосфера / Книжный ряд

Баранов Юрий

Теги:Александр Гадоль , Режиссёр

Александр Гадоль. Режиссёр. Инструкция освобождения. М. Изд. «Э» 2017 288 с. (Современная проза русского зарубежья) 1000 экз.

Пальма в данном контексте – не тропическое дерево, а верхний, третий ярус тюремных нар (более известно среди тех, кого миновала чаша сия, название нижнего яруса – шконка). На пальме коротал дни и ночи лирический герой романа Александра Гадоля, за которым угадывается сам автор, отсидевший срок в современной украинской тюрьме. Но слово «Украина» он не употребляет, о ней ни разу не упоминается, все персонажи говорят только по-русски. Такое вот не просто ближнее, а близкородственное зарубежье, что бы там ни кричали порошенки и саакашвили.

Писатель говорил, что «Режиссёр» – это тюремный дневник. Он состоит как бы из двух перемежающихся тем. Важнейшая – собственно о самой тюремной жизни. Читатель получает массу информации – о тамошних порядках, правилах, обычаях, предрассудках. Почему, например, нельзя произносить слова «спросить», «просто» и «думать». Или, например, о том, как организуется скрытая от тюремной администрации переписка между зеками. Всё это очень интересно и хорошо написано. Стилистически изысканно и образно. Вторая тема, второй пласт текста – это «общие» рассуждения о самых разных вещах. Вроде бы общеизвестных, но ставших под взглядом автора вновь свежими, а порой и неожиданными. Например, о том, как власть меняет человека. Или – насколько трудно быть писателем...

Александр Гадоль не рассказывает читателю о двух, казалось бы, необходимых вещах – о том, кем был его лирический герой на свободе, и за что его посадили. Думается, это делается намеренно, ведь тюрьма – это то испытание, после которого человек уже никогда не будет прежним. И в данном контексте уже неважно, кем он был на свободе – учителем или аферистом.