Дмитрий Быков - Маяковский. Самоубийство, которого не было

Не говоря уже о том, что там же содержится замечательный этот диагноз:

Замечательно сказано! И, конечно, то, что Маяковский сказал: «Я ушел, блестя потертыми штанами; // взяли вас международные рессоры» – это тоже все точно. Горький умер советским вельможей. А Маяковский умер неуместным, деклассированным, презираемым, с вырезанным из «Печати и революции» портретом, с бойкотированной выставкой.

Так что мне кажется, что Маяковский есть та осуществленная мечта, которой Горький испугался, увидев ее наяву. Горький, к сожалению, стал в конце жизни филистером, правда, оплачено это филистерство было великим романом, ради которого он всем жертвовал, но Маяковский ведь тоже неплохо писал, однако особняк Рябушинского ему не дали.

– Расскажите о друзьях В.В., в том числе и о Гринберге.

Я не могу ничего персонально сообщить о Гринберге, потому что я им мало занимался. А другие друзья… ну, видите ли, меня интересуют прежде всего люди его класса, такие, как Силлов, погибший в 1930 году, такие, как Асеев, который все-таки нес в себе очень сильную закваску этой маяковщины, поэтому и не скурвился до конца. Такие, как Брик, который был, конечно, первоклассным исследователем языка. Есть известная эпиграмма, приписываемая Есенину:

Но тогда между исследователями языка и следователями ЧК не было уж такого принципиального барьера. Даже товарищ Нетте «напролет болтал о Ромке Якобсоне». О Романе Якобсоне могут болтать разные люди.

У меня есть ощущение, что друзья Маяковского – это прекрасная среда. Трагическая возникла коллизия, когда ему пришлось вступить в РАПП, потому что его стратегия жизненная такова, он, раз сделав выбор, верен ему до конца. Если страна поворачивает к РАППу, и он поворачивает к РАППу. Конечно, и трагическое одиночество его в ЛЕФе было очевидно. И поведение его друзей очень трагично в это время, когда Сема Кирсанов, к которому он относился по-отечески, из которого он, в общем, человека сделал, который в Одессе рылся в его мусорной корзине в поисках черновиков, чтобы чему-нибудь поучиться на этом примере, Сема Кирсанов пишет в 1930 году, что хочет соскрести с руки все рукопожатия учителя. Ну, при всей моей любви к Семену Исааковичу Кирсанову, это все-таки не очень хорошо, это не очень по-человечески.

Но главные друзья с ним под конец примирились. И одиннадцатого апреля он все-таки звонил Асееву, но не застал дома. Думаю, что если бы застал, все повернулось бы иначе.

– Приходилось ли вам применять на практике статью Маяковского «Как делать стихи»?

– Нет, не приходилось. Потому что мне никогда не приходилось их делать. Вот этот конструктивистский принцип их свинчивания мне немного непонятен. Видите ли, все советы великого человека годятся только для него самого.

– Как вы относитесь к предположениям о сотрудничестве Маяковского с НКВД?

– Резко отрицательно. Он не сотрудничал, он дружил со многими чекистами – дружил с впоследствии расстрелянным Аграновым, Блюмкину он надписывал книгу «Товарищу Блюмочке», и Лиля неоднократно говорила, в том числе Бенедикту Сарнову, что для них для всех чекисты были святые люди. Но до сотрудничества с НКВД там было крайне далеко. Я думаю, что сотрудничал он с НКВД не больше, чем Мандельштам, вырвавший расстрельные ордера у Блюмкина. Я думаю, не больше. Знакомы-то они все были.

– От лекции до лекции сквозит ваше сложное отношение к Бродскому. Можно ли несколько слов? Мне тоже сложно.

– Да какое сложное отношение? Это был замечательный поэт с чертами гения, безусловными, но и с чертами очень опасными, которые и ему самому были очевидны. Поэт, который во многом ответственен, к сожалению, за ту генерацию самовлюбленных снобов, которые ему подражают, которые его приемами лепят себе пьедестал. Приемы очень посредственные и, по-моему, совершенно очевидные.

Точно так же, простите, и Маяковский ответственен за своих эпигонов. В его творчестве тоже много есть дурного, опасного, есть и плакатность, есть и банальность, есть и то, что Пастернак называл «буйством с мандатом на буйство». Конечно, все это есть. Но, ничего не поделаешь, гений есть гений. Гений же не пряник, не червонец. У меня эпиграфом книги о Маяковском идут слова Томаса Манна, слова, кстати, сказанные о Ницше: «… и если они не переносят своих великих людей, то пусть больше их не рождают». Что, кажется, и сбывается.