Дмитрий Быков - Маяковский. Самоубийство, которого не было

Конечно, она была язвительная женщина, конечно, он иногда ее дико раздражал. А вспомните, сколько мы говорим друг о друге гадостей, не будучи при этом ни Маяковским, ни Лилей.

Но я должен сказать, что ей тоже, в лучшие ее минуты, сквозь все ее женское, мещанское, каганское (Каган – девичья ее фамилия), ей очень была присуща вот эта радость нового мира. Вот это один из самых моих любимых, честно говоря, эпизодов. Тоже меня всегда упрекают в некоторой симпатии к Ленину, но у него были тоже хорошие какие-то поползновения. Вот, значит, «Окна РОСТа». Маяк, для того чтобы делать эти окна – ну, в общем, никому особо не нужные, кто верил в эту агитацию? но кто-то все же верил – и вот Маяк, для того чтобы быстрее их делать, спал, положив под голову полено, чтобы проспать не больше трех часов – на полене больше не проспишь. На спор с Черемных они рисовали плакаты, кто быстрее, кто больше в единицу времени. И вот однажды в РОСТе раздается звонок телефонный: «Позовите начальника». Лиля отвечает в трубку: «Начальника нет». – «А кто есть?» – «Только художники». – «А кто ответственный?» – «Ответственного нет». – «Ну, здорово!» Лиля спрашивает: «А кто говорит?» – «Ленин, до свидания».

Вот этот приведенный Лилей разговор: «А кто ответственный? – «Ответственного нет». – «Ну, здорово!» – вот это очень хорошо, знаете.

Когда в нынешней, до предела забюрокраченной несоветской, никаким величием уже не оправданной России раздастся звонок, спросит: «Кто ответственный?», а ему ответят: «Нет», – вот это и будет начало новой жизни. И это будет здорово.

– Как Вы думаете, осудил или поддержал Маяковский Путина бы?

(смех в зале)

– Знаете, у меня какое есть ощущение? У меня есть ощущение, что поддержал бы и застрелился. Причем практически сразу.

– Разве есть кто-то еще, сравнимый по энергетике и новаторству в другой эпохе?

– Есть два поэта: одного точно обозначил Карабчиевский, это, конечно, Бродский, который в плане риторики у Маяковского очень многому научился. Я думаю, что риторика Бродского очень похожа. Обратите внимание, что о государстве и о любви он говорит почти одними и теми же словами. И то, и другое обмануло. И стихи к М.Б., и стихи к родине строятся по одной схеме чаще всего. Отсюда «Пятая годовщина» и многие другие замечательные тексты. Второй такой поэт, конечно, Слуцкий, которого Бродский всегда очень выделял, считал одним из учителей. Слуцкий, который так замечательно выработал интонацию, что его голосом можно прогноз погоды зачитывать, и это будет убедительно, и это будет поэзия. Конечно, настоящий, да, несравнимый, безусловно…

– Как вам кажется, нынешнее раскультуривание – неизбежность, предопределенная ХХ веком?

– Да, конечно. В очень понятном, в очень простом смысле, потому что культура стала восприниматься как движение вперед, а движение вперед как обязательная кровь и ГУЛАГ. Получилась в сознании обывателя такая связь между Маяковским и ГУЛагом, что ГУЛаг – это следствие Серебряного века. Но ведь это не так, конечно. ГУЛаг – это эксцесс этого развития, точно так же, как самоубийство Маяковского – эксцесс его душевной жизни, просто депрессивный человек попался, просто попалась такая страна, которая из всего делает ГУЛаг. Она может это сделать из разведения помидоров, может это сделать из всеобщей свободы, может это сделать из фонда «Подари жизнь» – совершенно не важно, она это будет делать из всего. Просто надо некоторые матрицы этой страны видоизменить, и тогда на ее почве все будет цвести и сверкать.

– Кто, на ваш взгляд, лучше всего читает стихи из нынешних актеров?

– Ефремов. (аплодисменты)

– Могло ли все быть иначе и что именно?

– Очень многое могло быть иначе. Социалистическая идея, которая так действовала на сверхчеловека начала ХХ века, могла дать совершенно другие плоды. И дала их. В Америке. В Скандинавии. Во Франции. Совершенно другие. В Кампучии дала Пол Пота. Тут очень многое зависти, к сожалению, от почвы.

– Маяковский – ваш любимый поэт?

– Я не назвал бы его любимым. Маяковский – поэт, к которому я чувствую самое жаркое сострадание. Я никому так не сочувствую из поэтов ХХ века, ни даже Цветаевой, ни даже Мандельштаму… Хотя судьба Мандельштама страшнее, судьба Цветаевой страшнее.

Но у меня есть чувство, что Маяковский близок мне в какой-то очень странной и очень болезненной, и очень редкой ноте – вот в этой ненависти к общечеловеческому, в этом невстраивании в человеческий быт. И особенно его реплика в феврале 1930 года. Он собирается делать выставку, проходит мимо одного из помещений, и там идет товарищеский суд. И он говорит Катаняну: «Самое страшное – это судить и быть судимым». Вот в этом он мне близок невероятно. В этом неприятии любой несвободы. В этом парализующем страхе перед государственной институцией. Еще мне очень нравится другой эпизод – я не очень люблю его остроты на вечерах, зачастую довольно тривиальные, но мне ужасно нравится вот это: когда кто-то из чиновников в Госиздате на него заорал, и он, постепенно наращивая голос, сказал: [тихо] «Если Вы… [громче] дорогой товарищ [еще громче] позволите себе еще раз РАЗМАХИВАТЬ ПЕРЕДО МНОЙ ВАШИМИ ПАЛЬЧИКАМИ – я оборву Вам эти пальчики, вложу их в портбукет и ПОШЛЮ УПАКОВАННЫМИ ВАШЕЙ ЖЕНЕ!!!» Вот это мне очень нравится. Это всем бы нам так.