Дмитрий Быков - Вертинский. Как поет под ногами земля

То, что движущей силой русской революции были даже не просто интеллигенты, а творцы, что это была революция эстетическая, это сегодня уже вещь довольно очевидная и не требующая доказательства. Революция всегда приходит через эстетику. И русская криминальная революция тоже ведь пришла не просто так. Она пришла через блатной шансон. И русская гражданская война 90-х, которая выражалась в браткоубийственных войнах – войнах, когда убивали братков, эта война пришла прежде всего с эстетикой радио «Шансон», точно так же как Гражданская война пришла с эстетикой песни «Там вдали, за рекой». Они очень похожи – эти песни двух русских гражданских войн. И сюжет всегда о том, что «заплачет мать-старушка», потому что и для блатных, и для красноармейцев мать-старушка – это особо почитаемый фантом. На самом деле, как мы знаем, у блатных никакой матери никогда не бывает. Они выходят наружу, прогрызая мать и тем ее убивая.

Так вот, особенно важно, что путь русской революции и путь русской эстетики пролег от крайнего декаданса, от радикального авангарда к советской победительной пропагандистской мощи. Маяковский – издерганный, нервный, трагический, автор трагедии «Владимир Маяковский» о том, как он не может жить с людьми, прославился как автор «Ешь ананасы, рябчиков жуй…». А почти все сатириконцы, кроме умной Тэффи, вернулись. Вернулся Бухов, хотел вернуться, но не успел из-за болезни Аверченко, мечтал об этом. Думал, мечтал о возвращении Саша Черный, но в 32-м году он умер, а было в его планах подать прошение. Не исключаю, что, если бы он дожил до 45-го года, если б не погиб в резистансе в лагере, он бы вернулся, потому что он тоже родину ужасно любил, как это и положено русскому еврею. Он же русский во всех отношениях, только у него чувства чуть более тонкие и трепет чуть сильнее, чуть волатильнее.

Я все это говорю, а потом с тоской думаю: это же будет все записано, будет куда-то выложено, мне надо опять отплевываться потом. Но это тоже очень по-русски. Как замечательно написала Тэффи: «Если на какого-нибудь русского человека упадет луч славы, то уж я этого кого-то не поздравляю. Сразу же о нем скажут все худшее, что можно сказать». Например, посмотрите, как ненавидят в России любого человека, который добился хотя бы минимального успеха. Посмотрим на бедного Прилепина, к которому можно предъявить массу претензий, но пишет-то он хорошо. А ненавидят его, как правило, разные окололитературные гниды именно за это, а не за то, что он за Новороссию. У нас политические аргументы всегда последние. Россия не политическая страна. Просто кто-то поднял голову над пейзажем, и сразу в эту голову со всех сторон летит что попало. Это тоже такой русский национальный спорт.

Что особенно интересно в этой эволюции русского авангарда от утонченности к радикальности – ведь эта эволюция тоже абсолютно логична. Посмотрите на Ларису Рейснер. Мисс Серебряный век, любимица всего русского авангарда, женщина, на которую, как пишет Пастернак, невозможно было не оглянуться. И все оглядывались, остолбенев, от подростков до стариков, когда она по улице проходила. Невозможно было рядом с ней идти, потому что все головы поворачивались вслед. Лариса Рейснер начинала как издательница самодеятельного журнала «Рудин», как восторженная поклонница Гумилева, который на первом же свидании ею овладел, а на наивный вопрос, женится ли он на ней теперь, ответил: «На профурсетках не женятся». Но она все равно после его смерти пишет матери: «Если бы перед смертью его видела, все ему простила бы, сказала бы, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта Гафиза, урода и мерзавца». Потому что поэт. Русская женщина любит поэта.

По какому же одному главнейшему признаку так роднятся между собой советская монументальная эстетика и русский авангард? Почему так органично возвращение Вертинского и вписанность его в советскую среду? Почему на самом деле Вертинской эволюционировал от песни «Ваши пальцы пахнут ладаном…» к песне «Весь седой, как серебряный тополь…»? Абсолютно логический путь. Что роднит эстетику авангарда и эстетику советскую? Кто может догадаться? Американцы не догадались. Но им это трудно понять. Они вообще не знают, кто такая Лариса Рейснер. Приходится им объяснять, и они не понимают: как это возможно – женщина-комиссар, зачем? Они не понимают, что это был единственный способ удовлетворить женщину Серебряного века. Меньшего, чем комиссарство, ей предлагать не нужно. Причина очень проста: обе эти культуры держатся на презрении к смерти, на ее отрицании, на культе героизма. И для Вертинского абсолютно естественно было футуристическое презрение к смерти. Он жалеет, конечно, людей, но по большому счету смерть – это то, на чем не следует фиксироваться. В Вертинском есть абсолютный героизм, поэтому он воспевает кокаинеточек. Потому что это тоже способ максимально ускорить собственный распад: «Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы». Ну и советская эстетика, которая выросла из модернистской, это тоже презрение к смерти, это вера в физическое бессмертие, это культ подвига. Не нужно думать, что пришла советская, монументальная, – как Владимир Паперный ее называет, культура Два – и задушила молодую и прекрасную культуру Один. Они вообще-то растут друг из друга. Монументальная культура Два – это следствие реализации установок культуры Один. Эти все прошедшие через прагматику, через конструктивизм, московские высотки – это осуществленные мечты футуристов. Только для футуристов культура была живым делом, а тут она становится делом официальным.