Михаил Эпштейн - ВИРТУАЛЬНЫЕ КНИГИ

Суть в том, что избыток информации связан с застоем и неразвитостью трансформационных практик. Если в вас вливают информацию ведрами, то куда–то она должна и выливаться? Мы за жизнь успеваем просмотреть тысячи фильмов, прочитать тысячи книг, а вот режиссерская, актерская, авторская деятельность — удел немногих. Отсюда ощущение страшного давления и преизбытка, как будто вас изо всех сил трясут — и одновременно вы связаны по рукам и ногам.

Должны возникнуть новые трансформационные практики, когда все отображенное и узнанное будет переходить в преображение и приобщение. Здесь и маячат перед нами виртуальные пространства, нейрокосмос, параллельные вселенные и прочие перспективы иной жизни и иных миров, когда индивидуум будет иметь достаточно рук, ног, мозгов, языков, чтобы трансформировать ту самую среду, которая его усиленно информирует.

Куда мы несемся в XXI веке, смятенные и подавленные, утратив уверенность всех прежних идейных направлений, но подхваченные небывалым техническим вихрем? Мне кажется, мы движемся на тот свет. Как вслед за Старым Cветом был открыт и обжит Новый, так теперь мы переселяемся с Этого света на Тот свет, только не замечаем этого, поскольку нет отдельно поезда и платформы: весь мир, все видимое движется в одном направлении.

Конец мира раньше мыслился как революция, падение завес, разверзание небес, а нам открылась эволюционная эсхатология: из года в год, от изобретения к изобретению. От генетической спирали до генома и клонов; от телевидения к виртуальному пространству; от компьютера к киборгу, искусственному разуму и искусственной жизни… Глядь — и мы уже существуем в другом измерении, которое было закрыто для наших предков. Разве они могли бы понять и даже чувственно воспринять нас, несущихся в самолетах, говорящих по телефону, выступающих по телевизору, общающихся через компьютеры. По отношению даже к миру Гете, Гегеля, Пушкина наш — иной свет, более отдален от них, чем Новый от Старого.

Эсхатология видит край света за каждым углом, но скорее всего нам предстоит дальняя дорога. Мы ведь только выбираемся из пеленок своего биовида, только учимся говорить на языке генов и электронов, только начинаем понимать структуру мозга и вещества. Теперь уже можно представить, какие пути нам предстоят:

а) в глубь вещества, в микромир;

б) в даль вещества, в галактики и большую вселенную;

в) в высь вещества, в мир тонких тел и духов;

г) во вселенную знаков, текстов и смыслов;

д) в иные измерения и параллельные миры;

е) в глубь себя, в мир своего подсознания, сверхсознания…

И все это только для того, чтобы в конце концов разверзлись перед нами последние завесы и разогнулись книги … Как сказано в одной стихире, в конце мира, перед Страшным Судом, книги «сами разогнутся». Те книги, в которых до последней буквы и запятой записано все, чем мы были, есть и будем, все наши слова, поступки и помыслы. «Быть может, магическая формула начертана на моем собственном лице, и я сам являюсь целью моих поисков» (Х. Л. Борхес. «Письмена Бога»).

Мысль о загробных воздаяниях должна пугать наших современников даже сильнее, чем людей средневековья. Ведь мы уже понимаем, благодаря теории относительности, квантовой физике, компьютерам, генетике и т. д., как тонко связана душа с материальными телами и как, следовательно, то силовое поле, та энергия–энтелехия, которую мы называем душой, будет формировать другие наши тела после распада этого тела. С какою душою мы воспримем смерть, такое и зачтется нам новое тело.

Революция — это скандал истории. Все летит вверх тормашками. Обнажается подоплека интимной жизни общества. Начинают выворачивать друг другу карманы и задирать подолы, сначала исподтишка, а потом все более наглея, в присутствии обкраденного, попутно объясняя ему, что он сам вор. Грабь награбленное. «Это мое», — кричат нижние сословия и волокут собственность себе, а высшие, утратив благородную осанку, упираются и не отдают. И по мордасам, по мордасам. Сопли и кровь рекой.

И визгливые возгласы: «мое!» — «не твое!» — «отдай!» — «не трожь!» — так называемая идеология. Ленин: «А вот сейчас как вдарю!» Либералы: «А ну–ка убери руки!» Монархисты: «Вязать его, сукиного сына!» Меньшевики: «Полегче, полегче, сейчас разберемся, товарищи». Народ: «А ну отойди от меня, я припадочный!»

Революция — это и есть скандал, только не семейный, а всенародный. Достоевский изобразил непонятную для европейцев любовь русских к скандалам, когда все общественные условности вдруг мигом слетают с людей, закрученных вихрем какого–то нервического припадка откровенности: режь правду–матку — и пропади все пропадом. Вот скандал, закипая по семьям, чинам и сословиям, и громыхнул на все общество — революцией.