Михаил Эпштейн - ВИРТУАЛЬНЫЕ КНИГИ

Понятно, отчего в западном обществе, при всей наклонности к марксизму, все–таки тему революции не затрагивают. О чем угодно толкуют с самых левых позиций: о неравномерном распределении доходов, о богатстве и бедности, о социальной несправедливости, о капиталистической эксплуатации, о рыночной анархии, о товарном фетишизме, о пороке потребительства, об отчуждении и неравенстве, о буржуазном индивидуализме. Кажется, еще чуть–чуть — и над страной повиснет призрак революции. Но чтобы сказать: давайте делать революцию, революция нужна нашему больному обществу — до этого не доходит. Последнего шага не делают. И быть может, по очень простой причине: не любят скандалов, боятся неприличия.

В традициях российской гуманитарной науки — либо безмерное почтение и обожание предмета, радостная стойка навытяжку, как перед большим начальством («великий народный поэт А. С. Пушкин»), либо столь же радостное глумление и насмешка. В западной науке ученый вообще лишен оценочно–экспрессивного отношения к своему предмету. Червь? — исследуем его как червя. Бог? — исследуем его как Бога. В русском же тексте все время слышится что–то грозное, презрительное, страшное, убивающее. Революция продолжается.

Чем станет впоследствии Россия для остального мира? Источником безумств и приключений, опасностей и чудес, какой–то грустной волшебной сказкой для более благополучных и экономически развитых наций? Русские станут поставщиками забавных и невероятных историй для успокоенно–ускоренного продвижения мира по пути прогресса. Информационные заголовки в разделе «происшествий» будут переполнены новостями из России, ибо там будет твориться самое несообразное, смешное и горькое одновременно — как бы маргинальный сюжет, анекдотические виньетки мировой истории. Поскольку все остальные передовые нации более или менее установятся в своих смысловых границах (а отсталые вообще окажутся за их пределами), то нарушение этих границ выпадет на долю русских. Они будут специализироваться в создании сюжетов, в придании авантюрного измерения всемирной истории, заполнят своими рекордами Книгу Гиннесса. Русская способность к чудачеству и безрассудности уже лишена будет грандиозных утопических очертаний, но рассыплется на множество подвигов и анекдотов.

Даже при советской власти русские подводные лодки, например, пытались найти местоположение Атлантиды, то есть утопизм настоящего в них смыкался с утопическими мечтаниями прошлого (Платон) о давно прошедшем (Атлантида). С 1973‑го по 1984 год, то есть в самый унылый период «застоя», советская флотилия втайне бороздила океанскую глубь в поисках мифической потонувшей цивилизации — и лишь к концу правления Черненко вынырнула под Гибралтаром. Это ведь поиск града Китежа в конце XX века, на пике научно–технической революции, после всех космических запусков и ядерных полигонов. Русское чудачество, богатырство, бесшабашность, тоска, дурачество, странничество — все это в космополитическом мире будущего станет источником скандалов, веселья, обид, недоразумений. Мир будет гораздо интереснее благодаря русским, а может быть, только они и останутся интересными в благоустроенном и подыхающем от скуки обществе будущего.

Меланхолия делится на горячую и холодную. Весенний дворик, цветущие кусты. Горячая меланхолия: через 50 лет здесь будет все таким же, но без меня. Холодная меланхолия: через 1000 лет ничего этого уже не будет, как и меня.

Идешь вечером по Гавайям, по самым райским прибрежным местам, — и повсюду только разные способы приготовления и употребления пищи: малайские, японские, ливанские, итальянские… Там едят рис, а там — макароны, там салат, а там устриц. Все вокруг сидят и едят, и ничего другого не происходит в этом лучшем из миров.

А как с другими, более пронзительными наслаждениями? Да ничего особенного: не разлит здесь эрос в воздухе, не щекочет ноздри. Озабоченности южных российских курортов, которые все — во встречах, заговариваниях, приставаниях, маневрах, сближениях, перестановках, ускользаниях, настиганиях, здесь как ни бывало. Ни одной сцены интима, флирта, уличного или ресторанного знакомства. Все–таки эрос — это слишком хлопотное занятие для рая: нужно от кого–то зависеть, в ком–то нуждаться, мучиться, ревновать, терять себя, соприкасаться с чужим телом, а еще того сложнее — с чужой душой. Американец по–настоящему счастлив, когда он погружен в свое: свой дом, семью, свой автомобиль, свою работу, а иметь дело с чужим, вступать на чужую территорию ему тревожно, тоскливо, неинтересно. Полная противоположность русским, которые скучают с тем, что у них есть, и все норовят пристроиться к чужому, присвоить не свое — а свое как раз легко отдают. Чем добрее, тем вороватее.