Фредерик Поттешер - Знаменитые судебные процессы

Несостоятельность этих рассуждений не уступает их глупости. И однако, в царившей тогда, после победы, атмосфере исступленного национализма никто даже и не подумал возражать. В таких условиях адвокаты, поддерживающие гражданский иск, разумеется, почувствовали себя обязанными защищать Жореса от нападок и почти неприкрытых обвинений в предательстве. Что и делает с большим мастерством Поль-Бонкур.

— Это правда, что Жорес, желая избежать войны, мечтал восстановить против нее широкие массы самого немецкого народа. Он обратился непосредственно к пароду, минуя его правителей. Он обратился к нему от имени Интернационала, в который, по-видимому, продолжал бы верить, даже будь тот выхолощен, бессилен, а временами смешон… И Поль-Бонкур продолжает:

— По-видимому, сказал я, потому что в день мобилизации Интернационалу оставалось лишь засвидетельствовать предательство одних немецких социал-демократов и малодушие других, и я знаю людей, говоривших, что пуля Виллена по крайней мере избавила Жореса от горя, горше которого нет для мыслителя: дожить до крушения своей мечты.

Возникает пауза. Публика не сводит глаз с адвоката, а Поль-Бонкур приступает к деликатному вопросу о всеобщей забастовке и восстании, к которому намеревался призвать Жорес в случае войны.

— Эта ужасная мера, — объясняет он, — по замыслу Жореса, была бы осуществлена только в том случае, если бы различные секции Интернационала предварительно обязались действовать единодушно. Она была бы осуществлена только в отношении правительства, на которое легла бы ответственность за войну, в отношении правительства, которое отказалось бы от третейского суда. Что никоим образом не могло быть применено к Франции, сделавшей все, чтобы добиться примирения.

Публика взволнована, но присяжные по-прежнему холодны как мрамор. Призвав к решению, продиктованному справедливостью и единством нации, Поль-Бонкур садится на место. Будет ли прощен «обвиняемый» Жорес — пока неизвестно, но про обвиняемого Рауля Впллена опять совсем забыли.

Теперь встает метр Дюко де ла Айль — коренастый, плотный. Неторопливо проходит через зал. Остроконечная бородка придает его облику что-то причудливое, даже зловещее. Перед тем как приступить к своей речи, он хочет дополнить портрет Жореса, который только что набросал его коллега, напомнив, что Луи, единственный сын трибуна-социалиста, очевидно, верно понял заветы отца— он пал смертью храбрых 3 июня 1918 года и был представлен к ордену нации генералом Манженом.

И тут Дюко де ла Айль вдруг поворачивается К Раулю Виллену, безучастно сидящему на скамье подсудимых.

— А теперь, господа, — громко восклицает он, — позвольте мне возвратиться к преступнику! Здесь задавался вопрос, было ли это убийство преступлением одиночки, но никто не потрудился найти ответ. В материалах следствия имеются странные пробелы. Уже в ходе процесса всплыли такие имена и такие сведения, которые помогли бы продвинуть разбирательство дела. Однако это не было сделано!

Впервые с начала этого длинного процесса здесь заговорили так ясно. А метр Дюко де ла Айль продолжает свою речь, и вот наконец-то обнаруживаются весьма интересные подробности. Например, что Виллен поддерживал тесную связь с «Аксьон Франсэз»,

Так, некий Стрибер, которого не вызвали в суд для дачи свидетельских показаний, заявил следователю, что Биллей принадлежал к «королевским молодчикам» и что именно на него пал выбор убить Жореса. Приятели, разумеется, взяли с него обещание категорически отрицать какую бы то ни было причастность к монархической организации. Тот же Стрибер рассказал следователю, что 30 июля, накануне убийства, он находился в «Кафе дю Круассан» и видел там троих людей из «Аксьон Франсэз», которые как будто изучали обстановку.

В тот же день, 30 июля, три свидетеля—Дюлак, Пудре и Грандидье — около половины одиннадцатого вечера стояли на улице напротив здания «Юманите», газеты Жореса. Они видели, как Виллен вошел в помещение редакции газеты и стал расспрашивать привратницу, что подтверждается и другими данными следствия. Затем, выйдя из «Юманите», Биллей, по их словам, направился к улице Реомюр и заговорил там с какими-то двумя мужчинами. «Мне показалось, он передавал им то, что могла сказать ему привратница», — уточнил Дюлак.

Кто эти загадочные двое? Вдохновители преступления? Сообщники Виллена? Все эти вопросы, по-видимому, не интересовали следователя. По той веский причине, что свидетели Дюлак, Пудре и Грандидье— бывшие анархисты, а значит, недостойны давать свидетельские показания.