Владимир Максимов: Сага о носорогах

Первое стихотворение написал в восьмилетнем возрасте и впоследствии занимался сочинительством почти беспрерывно. Из того, что попадалось под руку, увлекался Горьким и Леоновым. С духовной зрелостью пришла и заполнила меня целиком любовь к Достоевскому и преклонение перед ним. Мне близки его неистребимая „милость к падшим", его нравственная последовательность, его неприязнь к делению общества на правых и виноватых. Поднятая им проблематика может служить неисчерпаемым кладезем для любого писателя нашего времени. В литературной среде своего поколения я с самого начала оказался изгоем, пасынком. Меня мало волновали вопросы, занимавшие в те времена моих товарищей по перу: извращения в сельском хозяйстве, драма доморощенных битников, культ личности. Отсюда - полное непонимание в окружающих, а зачастую (особенно в отношении к моему религиозному поиску) - и откровенная насмешка. Мне хотелось сразу же „во всем дойти до самой сути", нащупать истоки процесса, раздирающего общество, выявить для себя историческую концепцию. Удалось ли мне это, судить читателю.

Версия о покровительстве глубоко чтимого мною Константина Паустовского несколько преувеличена. Его роль в моей судьбе ограничилась привлечением меня к участию в сборнике „Тарусские страницы". Впоследствии же я с ним более не встречался. Вокруг него в основном группировались его бывшие слушатели по семинару в Литературном институте: Борис Балтер, Лев Кривенко, Бенедикт Сарнов и другие.

Вскоре после выхода романа „Семь дней творения" на Западе я был исключен из Союза писателей СССР, о чем никак не сожалел. К этому времени у меня уже печатался за границей роман „Карантин" и заканчивалась работа над „Прощанием из ниоткуда". По традиции считаю, что всю литературную жизнь пишу одну книгу, только инстинктивно рассеченную на отдельные периоды, связанные с тем или иным душевным и духовным поворотом.

Выехав на Запад, долго не мог прийти в себя, ошеломленный здешней политической и социальной суетой, в которой и сам принял посильное участие. Сначала весь ушел в организацию журнала, ездил, выступал, собирал вокруг нового дела людей и средства. Но постепенно внутреннее равновесие восстановилось, возвращались языковая память, профессиональный навык, тяга к собственной работе. В конце концов, шаг за шагом, медленно и со срывами родилась тема „Ковчега для незваных", вылившаяся затем в мою первую зарубежную книгу.

К настоящему времени выпустил в свет шеститомное собрание сочинений, которое, впрочем, не вызвало в нашем подлунном мире ни особого интереса, ни волнений, зато сочиненная между делом „Сага о носорогах" - более или менее сносный памфлет на двадцать страниц - подняла целую бурю не только в пахучей заводи третьей эмиграции, но и в определенных западных кругах, в связи с чем я буду продолжать этот увлекательный, хотя и весьма опасный эксперимент.

Владимир Максимов

А. Керенский.

Фрагмент „Прощания из ниоткуда".