Владимир Максимов - Мы обживаем Землю

Владимир Емельянович Максимов

(наст. Лев Самсонов)

(1930-1996)

МЫ ОБЖИВАЕМ ЗЕМЛЮ

Рассказ

I. Колпаков

Знаю ли я людей...

М. Горький

Пятый день подряд по крыше нашей палатки шарят дожди. Правда, "день" в этом углу земли, где светораздел измеряется полугодиями, понятие весьма и весьма относительное, но мне от того не легче, скорее наоборот. Обложенная со всех сторон монотонным, выматывающим душу шуршанием, голова час от часу тяжелеет и тяжелеет, будто наполняется теплым сыпучим песком, а устойчивый серый свет двух палаточных окошек отбивает всяческую охоту спать.

В палатке нас трое. Димка Шилов - тридцатилетний парень из амнистированных, флегматичный представитель того типа людей, к именам которых серьезная степень не приживается до старости, Тихон Лебедь - "вечный вербованный" из-под Вологды - и я. Здесь, в Верхнереченске, мы ожидаем своего будущего начальника, что поведет нас по таежной речке Нейниче определять места будущих стационарных баз экспедиции и рубить на них времянки. Мы, так сказать, еще не сообразовались в "спаянный соцколлектив" по причине своей бесхозности.

Я завидую Димке. Он просыпается только затем, чтобы отхлебнуть из фляжки, которую кладет вместо подушки под голову. При этом Димка всякий раз недоуменно и вроде бы далее обиженно разглядывает мутными, заспанными глазами сначала меня, потом Тихона: откуда это, мол, еще народу такая прорва? Затем голова его снова падает на заветную фляжку, и парень засыпает, заставляя нас думать о нем все, что нам будет угодно. Не живое существо - кусок флегмы.

Тихон - человек другого и, я бы даже сказал, особого склада. Большую часть времени Тихон занят тем, что обшивает свой вещмешок карманами и карманчиками разной величины, куда рассовывает жестянки, коробочки, пакеты. Говорит Тихон редко и с явной неохотою, словно забытый долг отдает: отсчитает энное количество, помолчит, вроде прикидывает - не много ли! - добавляет словца два-три. Когда слушаешь его, кажется, что и душа у Тихона вроде личного вещмешка - вся в гнездах-заначках - и в каждом по словцу, по мыслишке. Поэтому разговаривать с ним - что у скупца кредитом пользоваться, разве лишь по необходимости.

Я слежу за ловкими, расчетливыми движениями короткопалых Тихоновых рук и пытаюсь сосредоточиться, собрать воедино на худой конец три-четыре фразы, чтобы сесть за письмо Аркадию Петровичу - своему детдомовскому воспитателю. У меня с ним уговор: раз в три месяца - письмо. "Можно бы и чаще, Витек, но мы же мужчины, и три месяца - это по-божески". Четыре с лишним года, минувших с того дня, когда я перешагнул детдомовский порог, правило не знало исключений. Но этот раз моя совесть дает трехнедельную течь. В который раз я царапаю на листке в косую линейку: "Дорогой Аркадий Петрович!.." Но скомканные бумажки летят и летят за окно, а письмо все не собирается. Оно и понятно. Во-первых, мы условились с Аркадием Петровичем, что я буду писать только о самом интересном и значительном, но ни того, ни другого за эти неполных четыре месяца в моей жизни не произошло, а во-вторых - дождь... Нет, по-моему, это никогда не кончится.

Входной полог поднимается, и в серый квадрат обнаженного неба, как в портретную рамку, врезается остроскулое, со щетинистым подбородком лицо в ореоле брезентового капюшона.

- Живы? - Гора мокрой парусины втискивается в палатку. - Здорово живете!

У Тихона на начальство чутье безукоризненное.

- Засохли без дела, - мелко суетится он, - прямо гибель... Право слово.

Гость коротко взглядывает на него маленькими колкими глазками и тут же отворачивается, кивая в сторону Димки:

- А это что?

В Тихоновых глазах блуд, тяжелый собачий блуд. Я молчу. Собственно, все понятно и без слов. Человек в брезенте одной рукой резко опрокидывает Димку с боку на спину, а другой захватывает фляжку. Нюхает не морщась.

- Наш, рыбкоповский. Девяносто шесть ноль-ноль... Так вот, уважаемые, с нынешнего часу эта штука - только по моей команде. Ясно?

Димка таращит на диковинного гостя заспанные глаза, слова складывает пьяные, первые попавшиеся:

- Много вас, командиров... Не наздраствуешь-ся... Полегче бы на поворотах...

А Димкин спирт уже впитывается в землю у гостьева сапога.

- Я Колпаков. Поступаете под мое начало. Я вам теперь бог и царь и, так сказать, герой. Завтра в четыре чтобы как штык. Выходим. Тары-бары после. Дорога длинная, наговоримся.