Яков Кротов: Военная Россия

Отношение к бродягам в России было и остаётся особенно злобным. Еще в конце XIX века закон запрещал предоставлять бродягам убежище, обязывал каждого жителя империи ловить бродяг и представлять их в полицию для порки и отправки в Сибирь. "Это же составляет особенную и непременную обязанность всех органов исполнительной полиции, которым за поимку каждого бродяги даже назначается особая долженствующая поощрить их к ловлке денежная награда — по 3 р. за взрослого, по 1 р. 50 к. за бродягу в возрасте 12–17 лет, по 75 к. за бродягу-ребёнка" (Муравьев Н.В. Бродяги и бродяжничество. 1878 г. В кн.: Мураьвев Н.В. Из прошлой деятельности. Т. I. СПб., 1900. С. 92). Если этого не знать, невозможно вполне оценить уход Льва Толстого. Это у буддистов или православных — странники, а у российского государства и его жителей Лев Толстой — бродяга ценой в три рубля. Бродяги приобрели для империи ту самую Сибирь, в которую потом сделали для них тюрьмой.

Ненависть к бродягам, ужас перед бродяжничеством есть ещё одно проявление военной психологии. Только в армии всякий должен иметь своё место, чтобы в любой момент его мог найти приказ. Военной психологии идеально соответствовало крепостное право, и российскую империю создали крепостные, которых в XVI–XVII вв. барин брал с собою в поход на полгода или год, а после Указа о вольности дворянской, отправлял уже и без себя на четверть века приобрести ещё немного чужого отечества на пользу своего.

В такой стране врагом отечества становится всякий «шатун», всякая «шатость». Прочной является только система, подобная кристаллу, жёсткая решётка. В штатской, даже не очень демократичной стране лучший и самый хорошо оплачиваемый журналист — свободный журналист, «фрилансер» — "свободное копьё". В России лучше всего платят не за то, что человек пишет, а за то, что человек входит в структуру. Если человек пишет реакционно, но в структуру не входит, его ненавидят и травят, а входящему в структуру простят и либеральные идейки. Это объясняет разнообразие придворных шутов — Победоносцев был прелиберал, и трагическую судьбу свободных консерваторов как славянофилы. Ещё ярче это видно на примере тех, кто осмеливается покидать государственную религию — не только "Московскую Патриархию", но и те конфессии, которые государство почтило включением в структуру себя, пусть чинами наградило пониже. "Зарегистрированный баптист" — хороший баптист, баптист «инициативник», уклонившийся от союза с властью — преступник. Хороший пятидесятник приветствует Кесаря и Христа, пятидесятник, который приветствует только Христа — сектант. Это проблема не правительства — правительство лишь выражает волю народа, то есть волю многомиллионной армии, отряда преторианцев численностью в целую страну.

Что проблема не в правительстве, которые сверху навязывает свои идеалы, а в населении, который продуцирует эти идеалы, видно из того, что население (вернее, солдатоподобная масса) благосклонно относится к тем, кто противостоит правительству, но делает это во имя ещё большего милитаризма, ещё большей строгости и чёткости. Отсюда симпатии к большевикам, отсюда старообрядчество. Много "катакомбных православных" в России, но симпатизируют лишь тем, которые зубодробительнее правительственных православных, которые щеголяют ультра-консерватизмом, ультра-антизападничеством, ультра-антидемократичностью.

Вл. Бибихин: "В России не стоит, сколько ни суетись, ничего кроме аскезы, усилия, труда. Без военно-монашеской закваски всё на Восточноевропейскуой равнине обречено на смуту и свалку. Есть праздничные области мира, но у нас трудовая, где монастырь стоит на горе. Поэтому немец с прусской орденской закалкой всегда мог органично обрусеть, потому уверенно хозяйничал семинарист Сталин" (Искусство кино. 2000. № 12. С. 124). Любопытно, как верное определение — "военная закваска" — прячется в мистификации — «монашеская». Та же подмена происходит в российском мифе о Пересвете и Осляби: монахи-воины. Разумеется, монашество и монастыри здесь ни при чем, и Сталин не монастырь создавал, а армию. «Труд» здесь — "ратный труд", т. е., это труд по убийству, труд насилия. Нормальная мирная жизнь квалифицируется как «праздник» — то есть, нечто ненормальное, возможное в качестве исключения, изредка.

Судьба "Третьего Рима" может оказаться сходной с судьбою Рима второго — Византийской империи. Византия так же соотносится с Грецией, как Российская империя — с Русью, как Россия — с Украиной. Если Россия сохранит имперские притязания, она исчезнет, подобно Византии, и память от неё останется лишь на Украине, и будут, показывая на украинцев — западных ли, восточных ли, всё равно, говорить, что это, вот, всё, что осталось от Российской империи. Те не будут возражать, — вопрос к тому времени будет слишком ничтожный, так что не всякий экскурсовод вспомнит, что был город Владимир на Клязьме, названный в честь князя Киевского Владимира.