Яков Кротов - Военная Россия

В нормальном мире идея, что раны «облегчают» болезнь, не может появиться. Она появляется в мире, где излечить рану невозможно. Человек вынужден адаптироваться к постоянному нездоровью. Нет зубов, нет денег на протезы, и человек приучается говорить без зубов, и так приучается, что появятся зубы, так ему будет с ними трудно. Гонителям подло попрекать тех, кто «обстоялся», кто приучился жить с ранами. Однако, болезнь есть болезнь, и правда, что привычки, сложившиеся во время болезни, могут мешать после выздоровления.

Приспособление — это целый спектр поведения, поведенческих моделей, и определяется модель прежде всего отношением человека к тому, кто держит его в угнетённом состоянии. В случае болезни это может быть «весь мир», Бог, окружающие люди, сам больной.

Человек может предать себя и приспособиться, искренне и активно сотрудничая с угнетателем. Он может приспособиться как солдат Швейк — хитря, прикидываясь дурачком, юродствуя. Такое приспособление угнетателя редко устраивает. Оно опасно, ненадёжно, оно выставляет угнетателя в смешном виде, причём не всегда он может понять, как его высмеяли. Это лишь видимость приспособления, в том числе, потому что юродивый постоянно рискует жизнью: его вряд ли отдадут под суд, но убить в припадке раздражения — убьют запросто.

Похоже внешне, но полярно внутренне приспособление на манер Смердякова, хотя Смердяков, в отличие от Швейка, провоцирует раздражение. Это лакейское приспособление, это своеобразное беснование рабства, мстительное и опасное для всех — и тех, кто виноват в несчастье Смердякова, и для невиновных. Юродивый же никому не мстит и ни для кого не опасен. Лакей как раз и неспособен избавиться от лакейства, свыкся с ним. Юродивый прикидывается рабом Божьим, хотя он-то как раз освобождился через самоумаление и стал сыном Божиим.

Двусмысленное лакейство глубоко пронизывает русскую историю. Оно кажется омерзительнее, чем русское барство, но разница не так уж велика, ведь в России все — лакеи одного, кто наверху. Именно это лакейство любит щеголять своими ранами — в отличие от юродства и вообще от аскезы. В России и самые высоко сидящие люди прикидываются несчастными, бедненькими. Имперский гламур — привилегия одного-единственного. В России 2000-х годов, когда имперский гламур стали возрождать искусственно, всё-таки возродитель постоянно соскальзывал в смердяковщину и отпускал пару слов про себя как «дворового мальчишку». Бедненький. Это вызывало к верховному Смердякову симпатии многомиллионной массы смердяковых внизу. Так в Германии XIX века небольшой шрам на лице был почётной меткой аристократа: значит, дрался на дуэли. Только тут воспоминание о «дворе» указывало как раз на прямо противоположное, на нежелание драться на дуэли, на желание отомстить противнику исподтишка и не «око за око», а «смерть за царапину». Самое-то ужасное в смердяковых не то, что они убивают, а вину сваливают на других. Они могут и не убивать, но жить точно не дадут никому, начиная с себя.

Апатия — главная защитная реакция заключённых (описывал её, к примеру, Виктор Франкл, бывший в Освенциме). Вот эта апатия и есть то, что пугает более всего в жителях России. Сходство и в наличии «капо» — заключённых, повелевающих другими заключёнными. Собственно, начальников-то нет, "начальство ушли" (странный Розанов — назвать революцию "начальство ушло"). Есть самовоспроизводящийся Освенцим в отсутствие организаторов.

Борис Дубин выделил в качестве главной черты жителя России — приспособленчество. Он деликатно назвал это адаптивным, пассивным или преимущественно реактивным поведением большинства социальных групп. Люди отказываются отстаивать свои индивидуальные и групповые интересы. «Важно не достижение лучшего, примеривание к более высокому и отдалённому в пространству и времени, а страх потерять то, что есть, и редукция к более низкому, скромному, простому: «Лишь бы не было хуже» (Дубин Б. Институты, сети, ритуалы // Pro et Contra. Май-июнь 2008. С. 24). Отсюда установка на уравниловку. Дубин считает, что эта психология есть не результат опыта, что она опыту предшествует. На личном уровне — возможно, но на уровне социальном, конечно, память о репрессиях существует и поддерживается постоянными микрорепрессиями («микро» в сравнении с гражданской войной, к примеру). Он сопоставляет адаптацию как готов сокращать до минимума свои потребности «синдром узилища». («Узилище» — так Дубин переводит «asylum», термин Ирвина Гофмана).