Дмитрий Быков - На пустом месте

Все русские люди, имеющие хоть самый опосредованный доступ в Интернет и ведущие существование, хоть сколько-то отличное от растительного, наизусть цитируют его стихотворение, ставшее подлинным манифестом эпохи зрелого Путина. Я его тоже сейчас процитирую, но с точками. Если читатель не знает, чем их заполнить, я уже ничем не могу помочь.

Отчего у человека грустное е…ало?

Он не болен, не калека, просто – зае…ало.

Зае…ало не по-детски, как порой бывало,

А серьёзно, б…дь, пиз…цки – нах…й зае…ало!

Головой об стену бьётся человек в печали.

Не смеётся, не е…ётся – вот как зае…али.

Зае…ала Украина, Ющенки е…ало.

Тимошенко, б…ть, скотина – тоже зае…ала.

Зае…али ваххабиты с их чеченским богом,

Зае…ли антисемиты, как и синагога.

Зае…али депутаты вместе с президентом,

Рахитичные солдаты и интеллигенты.

Зае…ал Гамбит Турецкий, Петросян анальный,

Зае…ал наш гимн Советский, зае…ал реально.

Зае…ала Волочкова и борьба со СПИДом,

Зае…ло е…ло Лужкова и Пелевин – пидор.

Зае…ал Сорокин с «Калом», зае…ло цунами,

Всё почти что зае…ало, если между нами.

Зае…али Че Геварой антиглобалисты,

Виктор Цой с его гитарой – пост-б…ть-модернисты.

Зае…ала Хакамада и вообще хасиды,

Окружная автострада, Коля Басков – гнида.

Зае…ала Кондолиза, штатники в Ираке,

Казино, кино, стриптизы, пидорасов сраки…

Очень зае…али дети, нищие вокзалов,

Если честно, всё на свете жутко зае…ало!

Зае…ало, понимаешь? Сильно. Жёстко. Страстно.

Ты, что этот стих читаешь, зае…ал ужасно.

Человека зае…ала мысль о суициде.

Кстати, ты его е…ало в зеркале не видел…?

Не е…ало, а е…ло.

Кстати, тоже зае…ло.

Я видел, видел в зеркале его е…ало! Я вообще уже не вижу вокруг себя никаких других е…ал.

И ведь это стихотворение, при всей его самоироничности написано, о чрезвычайно серьезных вещах. Оно – об исчерпанности и пародийности всех парадигм, ну хорошо, извините меня за такое выражение, я не знал, что попал в интеллигентное общество,- оно о том, что одна история закончилась, причем в мировом масштабе, а другая не началась. О том, что все одинаково отвратительны – и глобалисты, и антиглобалисты, и семиты, и антисемиты, и консерваторы, и демократы. Одно перечисление этих сущностей вызывает у невротиков зевоту, а у астеников – рвоту. Надоело все – потому что ничего хорошего не осталось. Тотальное вырождение. Мир вполне заслужил мировую войну, которая, говорят, уже и идет, и тоже зае…ала. Проект закрыт. Хочется чего-то совсем, совсем другого.

Таким другим и является Орлуша. Он орет, как футурист начала двадцатого века: «Долой ваше искусство, вашу любовь, ваше все! Всех вас долой! Всех убью, один останусь!» Маяковский делал это серьезно, с надрывом и пафосом, потому что и сам был невротиком с суицидальными задатками. Орлов – совершенно иной тип, и надрыв теперь уже не прохиляет – разве что в среде наркоманов, конкретно страдающих от ломки. Сегодня востребовано другое – людишки измельчали, и крик «долой ваше все!» должен быть в меру веселым. Потому что серьезность зае…ала уже конкретно. Гением нашего времени должен быть рас…здяй, отрицающий все вокруг не страстно, а лениво и даже снисходительно.

Орлов был рожден именно для этой эпохи. Потому что более классического рас…здяя, чем этот сорокаросьмилетний красавец, я не встречал в своей жизни никогда. А встретил я его очень рано – в мои пятнадцать. Согласитесь, что столь сильный шок, пережитый в столь впечатлительном возрасте, объясняет и даже извиняет многие мои странности.

Я был тогда внештатным корреспондентом газеты «Московский комсомолец». Сотрудничал в ней, как многие школьники, желающие поступить на журфак. Это было едва ли не самое счастливое время моей жизни – восемьдесят третий, восемьдесят четвертый… Свобода уже угадывалась, но ничем еще не обернулась. То есть лик ее уже где-то светился в тумане, а зад, которым она, собственно, и обернулась так скоро,- даже не угадывался. Ощущение прекрасных перемен совпадало с пробуждением таинственных желаний и познанием интересных возможностей. До сих пор, проезжая мимо большого белого здания на улице Пятого года, я испытываю прилив ничем не объяснимого счастья. Хотя в том здании работают совсем другие люди, а сказать, что ты когда-то и чем-то был причастен к «Московскому комсомольцу» – сегодня равносильно признанию в стыдной болезни. Но ведь это был другой «Московский комсомолец», дохинштейновская эра. Господи, какая была фантастическая газета – и какие люди в ней работали! Оно, конечно, верно, что вся современная журналистика выросла из «Коммерсанта» начала девяностых, а тот в свою очередь – из яковлевских «Московских новостей». Но те «Новости» в значительной степени выросли именно из «Комсомольца» черненковских времен – газеты, которая стебалась уже напропалую. Там работали все звезды, а впоследствии и магнаты будущей отечественной журналистики, и особенно там выделялись Андрей Васильев (ныне руководитель ИД «Коммерсант») и его друг Андрей Орлов.