Николай Анастасьев - Фолкнер - Очерк творчества

Рэтлиф в своей человеческой сущности совершенно очевидно противопоставлен Флему, последний вызывает у него отвращение как сила, чуждая добру и самой идее человеческого общения; Рэтлиф же — это как раз воплощенные добросердечие и человечность. Однако очень быстро возникает ощущение, что борьба с Флемом — для него просто забава, игра пытливого ума; слежка за Флемовыми махинациями доставляет, похоже, герою просто интеллектуальное наслаждение, разгоняя скуку деревенской жизни. Для истинного воителя Рэтлиф слишком пассивен, созерцателен, он заключен в те же рамки неподвижности, в которых пребывают и Юла, и сам Флем. Тут, наверное, автора снова можно заподозрить в трафаретности эстетического решения — опять перед нами не личность, но некоторое воплощенное в человеческую плоть нравственное качество. Тем более что облик героя застыл в постоянной определенности — "хитрый и непроницаемый, приветливый и загадочный под своей всегдашней неприметной и насмешливой маской".

Но полагаю все-таки, здесь не только испытанный формальный прием, но известная художественная идея: Фолкнер просто не видит в жизни реальных, конкретных ценностей, на которые могли бы опереть свой традиционный гуманизм люди типа Рэтлифа, потому и уготовляет им особую атмосферу существования. Говорю — «им», ибо в Йокнопатофе у Рэтлифа есть своего рода двойники — такие же, как он, добрые, достойные люди, воплощающие идею человеческой совести и чести: давние наши знакомцы, Хорэс Бэнбоу, а затем судья Гэвин Стивенс, которому были впоследствии «передоверены» черты первого. И между прочим, они очень неохотно подвергают эти свои высокие качества испытаниям, предпочитают скорее роль резонеров, нежели деятелей. Так замыкается в одиночестве, даже и не пытаясь принять участия в конфликтах «Сарториса», Хорэс Бэнбоу, так лишь комментирует события "Реквиема по монахине", а затем «Города» судья Стивене, так, однажды совершив доброе дело — защитив беспомощного Айка Сноупса от любопытной толпы, — тут же спешит раскаяться в своей активности Рэтлиф: "Я не защищал Сноупса от Сноупсов. И даже не человека от Сноупсов. Я защищал даже не человека, а безобидную тварь…" И заканчивает решительно: "Я мог бы сделать больше, но не стану. Слышите, не стану!"

Фолкнеру, конечно, душевно очень близки эти герои, но одновременно он относится к ним и иронически; сам оберегает их от столкновения с жизнью, но сам же и посмеивается над их заповедной беспомощностью. Не зря же он дает возможность столь ненавистному для него Флему торжествовать победу над милым и добрым Рэтлифом, когда тот в "кладоискательской новелле" отважился вступить со своим антагонистом в непосредственный контакт да еще на Флемовой — коммерческой — половине поля.

Рэтлиф, следовательно, в своей прекраснодушной созерцательности оказывается не в силах противостоять безжалостному напору сноупсизма, точно так же, как орудием борьбы с ним не может служить великий покой Природы.

Но сдаваться художник не желает, поиск продолжается, изыскиваются новые ресурсы человечности.

Читая Фолкнера, постоянно, даже в самых жестоких его романах, ощущаешь юмористическую стихию, стремление просветлить смехом непроницаемую тьму бытия.

В «Деревушке» эта стихия явлена, пожалуй, более всего отчетливо, и именно она-то и сообщает книге тепло добра. Способность человека видеть смешное в жизни — это для Фолкнера аргумент и подтверждение его стойкости и долговечности. Вот почему он на сей раз столь смело сталкивает комическое со страшным, жестоким, охотно переплетает два эти элемента.

Весьма характерна в этом отношении помянутая уже новелла о пятнистых лошадях. Начинается она юмореской, балаганом, фарсом. Заезжий техасец торгует дикими лошадьми, которые, со своей стороны, вовсе не хотят менять свободу прерий на полевые работы. Безумно мечутся они по загону, куда барышник с трудом загнал их, не подпускают человека ни на шаг. А техасец все рекламирует свой товар: "Эти лошадки кроткие, как голуби, ребята. Кто их купит, потом не нахвалится, таких ни за какие деньги не достанешь". Контраст между этими рекомендациями и бешеным темпераментом животных производит явный комический эффект. В конце концов «тихие» лошадки взламывают ограду и лавиной рассыпаются по округе, все сметая на своем пути.

Но в какой-то момент в эту размашисто написанную юмористическую картину с ее небрежными, легкими красками и интонациями начинают проникать иные, разрушающие комизм ситуации ноты — ноты тоски и обреченности. Ничего, по видимости, не изменилось с появлением на торгах Генри Аристида с его невзрачной, изможденной женой, но как-то сразу то, что прежде казалось смешным-буйство животных, сам аукцион, который больше походил на игру, чем на финансовое предприятие — вдруг наполнилось новым, грозным смыслом. Резко меняется стиль повествования: уходят из него многоголосый гомон, шутка, возникает интонация мольбы: это женщина, сама внешность которой красноречиво говорит о непосильном бремени бесконечной работы, тяжкой нужды, рыдает, взывает к людям, просит их отговорить мужа от никчемной траты денег. А в глазах Армстида горит "подавленная дремлющая ярость", покупка лошади для него не забава, а, кажется, дело жизни. И когда ему не удается поймать уже купленную лошадь, эта маленькая неудача стремительно разрастается до размеров краха всех его честолюбивых мечтаний. Как бы венчая трагическую тему этой новеллы, утверждая бесплодность попыток Генри выбраться из праха нищеты, в поле действия появляется Флем Сноупс, возникший, как всегда, внезапно, незаметно, пришедший, чтобы остановить гуманный порыв техасца: тот, видя, что Генри не справиться с лошадью, хочет вернуть ему деньги, Флем же мешает ему это сделать.