Габриэль Городецкий - Роковой самообман

Правда, правление Сталина характеризовалось особыми и весьма деспотическими методами достижения целей. Кто станет оспаривать катастрофические последствия сталинских чисток в армии в 1930-е гг. и его вмешательства в действия Верховного командования? Жестокая практика далеких революционных дней несомненно сохранилась. И все же было бы ошибкой объяснять советскую внешнюю политику после пакта Молотова — Риббентропа либо прихотью тирана, либо безудержным идеологическим экспансионизмом.

Сталинская политика выглядит рациональной и взвешенной — беспринципной Realpolitik, подчиненной четко определенным геополитическим интересам. Брошенный Марксом в 1848 г. международному пролетариату боевой клич: «Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей», — вызывал в душе Сталина меньший отклик, нежели знаменитое изречение Пальмерстона в том же году: «У нас нет вечных союзников и постоянных врагов. Вечны и постоянны наши интересы, и служить этим интересам наш долг». Как отмечал в характерной для него лаконичной манере Генри Киссинджер, «Ришелье или Бисмарку не составило бы труда понять стратегию [Сталина]». И все же традиционная «не стесняемая ограничениями политика баланса сил» смешивалась с меттерниховской верой в то, что отношения между государствами «должны определяться консенсусом между правителями-единомышленниками» {1448} 1448 Бумаги Криппса. Дневник. 9 марта 1941. Самый убедительный аргумент в пользу этого см.: Roberts G. Military Disaster as a Function of Rational Political Calculation: Stalin and 22 June 1941 // Diplomacy and Statecraft. 1993. Vol. 4. № 2. См. также: Suny R. Making Sense of Stalin — Some Recent and Not-So-Recent Biographies // Russian History — Histoire Russe. 1989. Vol. 16. № 2-4. . Неудивительно, что во внешней политике Макиавелли, а не Ленин, был кумиром Сталина: у него даже была книга «Государь», переведенная специально для него.

Строгий нейтралитет вместо обязательств перед Германией — вот в чем Сталин видел главное достижение пакта Молотова — Риббентропа. Будучи вынужден подписать пакт, Сталин, очевидно, решил извлечь из него все, что только можно. Он стремился компенсировать обиды, нанесенные России, по его мнению, не только на Версальской мирной конференции и в межвоенный период, но и в XIX веке, во время борьбы за господство в Европе. Сталин не рассчитывал, что Германия и Англия обескровят друг друга, воюя между собой, но, конечно, надеялся, что изрядное количество перьев они потеряют. Составляя собственную повестку для мирной конференции, он думал, что получил достаточно долгую передышку для повышения боеготовности Красной Армии, в которой нуждался как в противовесе, чтобы иметь возможность торговаться на ожидаемых переговорах. Его политика была направлена исключительно на соблюдение государственных интересов Советского Союза, как он их понимал. В основе ее лежала идея «сфер влияния», ipso facto {1449} 1449 Самим фактом своего существования (лат.). подрывающая идею суверенитета. Мысль о создании буферной зоны вдоль всей западной границы являлась наследием российских царей, считавших свободный доступ к Черному морю на юге и к Балтийскому морю на севере необходимым условием для утверждения России на позиции великой европейской державы и для защиты ее уязвимых границ. Малым государствам, затесавшимся между Россией и Германией на всем протяжении буферной зоны, от Финляндии на севере до Турции на юге, приходилось приспосабливать свою политику к реалиям, обусловленным геополитическими факторами. Невыполнение этого условия приводило к катастрофическим последствиям и обычно объяснялось неверной оценкой либо своей способности сопротивляться, либо масштабов поддержки, которую могла предоставить третья сторона. В конечном итоге жертвы «игры сил» могли рассчитывать в лучшем случае на протесты международной общественности.

Во время «странной войны» Сталин самоуверенно считал, что достиг урегулирования на своих западной и северной европейских границах. Кроме того, полученная им передышка, казалось, давала ему достаточно времени, чтобы подкрепить свою дипломатию усовершенствованием военной машины. Однако Балканы и Проливы притягивали его взгляд.

Принимая во внимание образование впоследствии Большого Альянса, историки редко признают, что русские относились к немцам и англичанам с равной подозрительностью. Вступление Черчилля на пост премьера в мае 1940 г. их не утешало. Он не очень-то оспаривал фаталистическую концепцию Форин Оффис, исключавшую возможность сотрудничества с Советским Союзом на время войны. В Лондоне считали само собой разумеющимся, что пакт о нейтралитете в конце концов выльется в военный альянс между Советским Союзом и Германией. Последствия возможного конфликта между Англией и Советским Союзом для генеральной стратегии войны рассматривались весьма поверхностно. И действительно, Советский Союз дважды стоял на пороге войны с Англией: во время советско-финской войны и когда Союзники решили бомбить советские нефтепромыслы в Баку. Подобным планам, в разработке которых Черчилль участвовал лично, помешала осуществиться только оккупация немцами Норвегии, Дании и Франции.