Сергей Городецкий - Мотя

Домашний концерт у Якова Федоровича Стубе, по случаю дня его рождения, кончился поздно. Желтый месяц уж повалился на спину в самом конце главной улицы спящего городка, когда Конон Иванович и Янкелевич, контрабас и скрипка, распростились с хозяевами и вышли за ворота.

Ночной воздух густо напитан был запахами зреющих плодов, острыми от груш, томными от персиков и абрикосов и тяжелыми дынными.

— Эх, славно пахнет! — потянул воздух Янкелевич, поудобней помещая футляр под мышкой, — ужас, как славно!

У него от удовольствия зрачки подпрыгнули к верхним векам. Сам он со своей скрипкой был похож на беспрестанно прыгающий зрачок запуганного какого-то лесного зверька.

Конон Иванович — не такой, а мясистый, круглый, с опускающимися понемногу щеками и висячими усами, с глазами, навсегда воткнутыми в свое место, а теперь еще и с контрабасом на спине, — покряхтел в ответ, приноравливая спину, и, с тайным наслаждением потягивая воздух, сказал:

— Досидели до зари, вот и пахнет. Ничего особенно славного нет. Вы, Янкелевич, всегда верхнюю нотку дернете! Вас слишком высоко настроили. К низам поближе — лучше было бы.

— О, Конон Иванович! Кто настроил-то, вы подумайте! Сам Господь Бог Саваоф, его же скрипкам нет числа. А уж такой настройки не перестроишь! Камертончика нет подходящего у нас, вот в чем дельце! Впрочем, я и не хотел бы подвергаться такой операции, а вас, Конон Иванович, надо бы повысить, надо!

— Не касайтесь меня, Янкелевич, не люблю сильно. Всякий при своей музыке, на этом и мир заключим. Да как с вами мир заключить? Вы и спорщик, и всезнайка, и всех учить хотите. Посудите сами: Яков Федорович, хозяин, новорожденный, музыкант не нам с вами чета, в летах человек, словом, первая скрипка, а вы ему вдруг и скажи, что он с такту сбился! Вам бы на цыпочки стать, за его тактом вприпрыжку побежать, догнать бы и сделать вид, что сам ошибся, а вы так и скажи: с такту сбился! У него даже шея нахмурилась.

— Справедливость, Конон Иванович, самая высокая нота, которую может взять человек. К ней и тянемся по мере сил.

— Ого, куда хватил! Да тут и до философии недалеко, шибкий какой вы, Янкелевич, недаром лоб у вас лысый да наморщенный.

— Кому сколько отпущено, тот тем и живет, Конон Иванович.

— Чего ж это отпущено-то?

— Мозгу, Конон Иванович.

— Мозгу? Так вы меня в дурака, значит, закатали? Так говорите прямо, я контрабас к стенке поставлю.

— Зачем, зачем, Конон Иванович, — не обижайтесь, это я просто примерил.

— Смотрите, Янкелевич, язык не скрипка, и всякое слово свой разум имеет. На скрипке соврал, только ухо резнуло, а тут человеку обида.

Конон Иванович сердито фыркнул несколько раз, ощетинивая усы. Янкелевич семенил около него, испугавшись своей смелости. В самом деле, что такое Янкелевич? Вторая скрипка, ничего больше. А Конон Иванович, помимо контрабаса, службу имеет, в сановные люди выходит. Что ж такое теперь сказать, чтоб поскорей перестал он сердиться? Янкелевич зажмурился на минуту, набрал воздуху и, выгибаясь, как кот у теплой печки, сказал:

— А Матильда Петровна — раскрасавица какая была сегодня, вы заметили, Конон Иванович?

— Мотя? Когда в канаве лежала, еще красивее была!

И Конон Иванович захохотал под контрабасом.

— Неужели это правда? — спросил Янкелевич, загораясь любопытством еще раз, в сотый или тысячный раз, услышать эту историю, известную всему городу и уж всем городом забытую, из уст если не очевидца, то человека во всяком случае очень осведомленного.

— Не притворяйтесь, Янкелевич. Вы отлично знаете, что это правда. Вам просто хочется послушать про женщину. Ну, слушайте: руки у нее были смуглые, полные, ноги как у козочки, и грудь прямо в небо глядела. Ну, лицо — и сами много раз видели: — лицо в высокой степени прекрасное. На контрабасе не сыграешь про него. Так и лежала в канаве, под забором сада.

— Так и лежала, как есть?

— Как мать родила.

— И как же это она в такое нескромное положение попала?

— Опять-таки, Янкелевич, вы знаете и это. Кутила с садовниками, с пятерыми, в такую же ночку, как сегодняшняя.

— С пятерыми?

— Отстаньте, Янкелевич, я там не был.

— Ну и зачем же они ее на улицу вынесли?

— Не вынесли, Янкелевич, а раскачали и перебросили через забор, как перестала надобиться. Вот и всё.

— А Яков Федорович и прельстился?

— Шел мимо и прельстился.

— И женился?

— И женился. Вице-губернатор ей ручку теперь целует.