Элиас Канетти: Человек нашего столетия

В каждой стране, тем более в странах с разной политической системой подобные процессы имеют свои причины и идут по своим законам. В нашей литературе обывательскую массу с крайне эгоистическим и замкнутым сознанием описал М. Зощенко. Всем известные персонажи Зощенко наверняка не чувствуют своего одиночества. Но каждый замкнут на своих интересах, обращен внутрь себя. Откуда пришли они? От капитализма, из прошлого? Или это продукт переворотившейся жизни, революционной действительности? Как бы то ни было, у этих людей, решившихся жить, как выразился однажды Зощенко, «без всяких особых намерений», валентности свободы — опасно свободны.

Свой роман «Ослепление» Канетти написал о подобных людях. Написал с графической четкостью и жесткостью. Автор не комментирует и не вмешивается в события. Царит деловитая объективность, характерная для многих романов двадцатых — начала тридцатых годов (Дос Пассос, Дёблин, Кестнер). Правда, объективность эта включает в себя вещи немыслимые и фантастические. Недаром любимейшим русским писателем у Канетти был Гоголь. Да и действительность была, хоть это не замечалось многими, зловеща и фантастична.

«Однажды, вспоминал впоследствии Канетти о ходе работы над „Ослеплением“, — мне пришла в голову мысль, что мир больше невозможно изображать так, как в старых романах, так сказать, с точки зрения одного писателя, мир распался, и, лишь имея мужество показать его в состоянии распада, можно еще дать о нем истинное представление».

Не стоит возражать Канетти, доказывая, что его мысль верна не для всех. Он ведь писал о себе и думал о своем творчестве. Что же касается его романа, то идея о распавшемся мире тесно связана с убеждением автора в одиночестве человека, в том, что каждый сам по себе, и единая точка зрения, точка зрения автора, не должна создавать видимость исчезнувшей цельности.

Канетти был уверен, что его роман не возник бы не только без впечатлений от массовой демонстрации 1927 года, но и без комнаты, которую он снимал на окраине Вены, и без квартирной хозяйки. Ее речь сама по себе уже была исчерпывающей социальной и психологической характеристикой, или, как выражался Канетти, «слуховой маской». С нее и списан главный женский персонаж «Ослепления». Лексикон Терезы, нанятой в прислуги ученым-синологом Кином, книжным червем, усохшим над своими рукописями, не превышает словарного запаса Эллочки-людоедки. Но у Канетти эта фигура страшна и монументальна, как, впрочем, страшны и другие персонажи романа.

Содержание втиснуто в бытовую историю. Заметив страстную любовь Кина к книгам, Тереза, несмотря на свое скудоумие, хитро играет на этой страсти и становится его женой, чтобы тут же приняться выживать мужа. История банальная, но с самого начала все в ней доведено до крайности, с самого начала тут пахнет кровью.

Образы, социально и психологически точные, лишены глубины. Внутренний мир героев до крайности беден и не знает нюансов. «Меня интересуют живые люди и меня интересуют фигуры, — замечает Канетти, — гермафродиты меня отталкивают». В романе, как и в пьесах этого автора, действуют «фигуры» (человек и человеческое оставлены им, заметим, забегая вперед, а долю публицистики — статей, воспоминаний, дневниковых заметок). Такой подход позволял добиться обнажения примитивных скрытых желаний людей, их неартикулированных стремлений. Тайные (постыдные) порывы, скрытые (преступные) страсти выведены наружу, видны в поступках, реакциях, положениях, в размеченных с театральной отчетливостью мизансценах, во «внутренних монологах» героев, оформляющих смуту желаний.

Такой подход к человеку жесток. Он не дает сказать всю правду о нем. Но позволяет зато резко осветить правду, обычно «нормальным» человеком скрываемую, правду, распространенную, и с немалыми следствиями для жизни, в XX веке.

В дневниковых заметках писатель сказал как-то о неприязни ко всякого рода беспамятству. Напротив, он хочет, чтобы люди знали и помнили. Знали и помнили в том числе о себе, включая и то, в чем человеку никак не хочется признаваться.

В мире романа встречаются любящие жены (женщина с городского дна, проститутка, содержит и любит, к примеру, своего мужа — горбуна Фишерле). Но когда муж исчезает, тут не печалятся, а вздыхают с облегчением: «Мне больше достанется».

Сосредоточенность на своих интересах, в свете которых и муж — «не-я», выражена в структуре романа чередованием внутренних монологов то одного, то другого персонажа (Канетти многому научился у Джойса с его «Улиссом»). Каждый ведет свою партию, никто не слышит другого. Каждый исходит из своих стремлений, «идею» другого никто не понимает. Мастерство Канетти в разработанных им «слуховых масках», напоминающих речь персонажей Зощенко, заключается, в частности, в том, как слаженно катятся диалоги «глухих», где каждый понимает реплики партнера по-своему, как ему надо.