Ольга Канунникова - С кем протекли его боренья

В статьях - для массового читателя - он был горячо убежден, что настоящая литература - это та, которая нужна большинству, что нужно только "доработать" некультурную массу - и она скоро станет культурным большинством (иначе говоря, перевоспитается, как "нечистый трубочист" в "Мойдодыре").

Получается так, что он был очарованным странником собственной "творимой легенды" и одновременно - ее разочарованным странником.

Если же ты не согласен с эпохой. Отношения с собственным текстом у него были чрезвычайно напряженными. Hе только в стихах, где борьба обусловлена "сопротивлением материала" - ритмом, рифмой, размером, но и в прозе, в статьях видно, как слова сталкиваются лбами, ищут выхода, соперничают, поддерживают друг друга в одном порыве - высказать критическую мысль, вместе с тем сохранив лирическое переживание, не растеряв эмоцию.

Догадывались ли его читатели, что "сказочник № 1", лауреат Ленинской премии и почетный доктор Оксфордского университета, переведенный на десятки языков и издающийся миллионными тиражами в своем отечестве, удовлетворен и "доволен сам собой" не был, кажется, никогда? Уже по "Дневнику" видно, что он один из самых "мучительно-раздвоенных" ("прекрасно-дисгармоничных", по его слову) русских писателей. Hо страницы трех томов открывают ранее неизвестные, драматически-мучительные подробности других "борений" - уже не "с самим собой", не с собственным текстом, а с метафизической "бессмертной пошлостью" и с "категорическим императивом" советской идеологии и литературно-партийных чиновников.

Ироническая запись Тынянова в "Чукоккале": "Если же ты не согласен с эпохой - / Охай", - красноречиво говорит о характере столкновений.

Даже непонятно, как это получалось, но за какое бы предприятие ни взялся Чуковский - всегда выходило так, что оно как будто было обречено. Список погубленных начинаний и наказуемых инициатив мог бы выглядеть так:

"Всемирную литературу" - закрыли; "Вавилонскую башню" - прихлопнули; "Сказки" - репрессировали; "Чукоккалу" - не выпустили; "Хрестоматию для школьников" - завернули... нет, пожалуй, проще было бы вспомнить, что оставили "живым и хвалимым"...

Читая подряд эти тома (с известными и неизвестными работами, с приложениями и комментариями) и сверяясь параллельно с "Дневником", вдруг понимаешь, что литературная биография Чуковского - это история репрессированных жанров. Каждый раз он уходил в новое убежище, начинал выстраивать и заполнять какую-то новую жанровую нишу - до тех пор, пока в нее не падала очередная бомба.

Совершенно непонятно, откуда при этом - и после этого - бралась радостность и неразочарованность, какая-то антимизантропия. В "грех уныния" никогда не впадает ни одна его книга, ни одна статья, ни одно самое маленькое и неглавное - сочинение... Вот и гадай, что это было: какое-то могучее внутреннее устройство - или с юности Пушкина начитался и напитался его веселостью? "Радостный", "веселый" - из его любимых слов. "Веселыми ногами3 бегу я за рабочий стол" (это написано в восемьдесят шесть лет!).

Чуковский против Чуковского. Предполагал ли он, что его главным - и самым коварным - врагом будет миф о самом себе - о "сказочнике № 1", "лучшем, талантливейшем детском поэте" советской эпохи, миф, с которым ежедневно - из года в год - сталкиваются (и наталкиваются, пытаясь "прорваться" сквозь него) сотрудники Дома Чуковского в Переделкине, когда рассказывают посетителям о Чуковском-критике, Чуковском-художнике, Чуковском-переводчике...

И дает ли нам образ Чуковского - такой, каким он предстает со страниц его второго Собрания сочинений, - осторожную надежду, что по выходе новых томов монолит незнания, непонимания, невзволнованности и неинтереса все же даст трещину? Или для широкого - "демократического" читателя (ради которого он и писал) он все равно останется заложником собственного мифа, автором бессмертной "Мухи-Цокотухи"?

(Как с мрачным остроумием заметил Корней Иванович, когда ему предложили прочитать студентам неопубликованного Блока: "Зачем же я буду читать им неопубликованного Блока, если они и опубликованного не читали?")

P. S. Ляпы и ляпсусы. К сожалению, в издании не обошлось, как принято говорить, "без досадных опечаток".

В сказке "Бармалей" (т. 1) пропущена строка - "Hавсегда забудем"; в "Содержании" - фамилия "Анненков" указана без инициала;

в "Комментариях" вместо "Онегин на чужбине" - "Один на чужбине" (т. 3, стр. 583);

"...если бы издать все, что напхано им..." (там же, стр. 547);