Константин Станюкович: Очерки общественной жизни

«Вас водили в храм божий. Вам объясняли Открове­ние. Привилегированные инспекторы, суб-инспекторы, экзаминованные гувернеры и гувернантки, а иногда даже и сами родители, смотрели за вашим поведением. Науки излагались вам в таком духе и в таком объеме, которые необходимы для образования просвещенных граждан. Безнравственные книги, остановленные цензурою, ни­когда не доходили до вас. Отцы, опекуны, высокие по­кровители и благодетельное правительство открыли для вас ваше поприще.

После такой обработки, кажется, вам ничего более не остается делать, как только то, что пекущимся о вас хотелось, чтобы вы делали.

Это значит, чтобы вы, как струна, издавали извест­ный звук. А звучать для общей гармонии, согласитесь, есть высокое призвание. Чего, казалось бы, еще недо­ставало для вашего счастья и для блага целого обще­ства? Выходит другое. Выступив на поприще жизни, вы видите совсем не то, чему вас учили, и вам невольно приходит на мысль, что вы мистифицированы».

И вот знаменитый ученый, обративший на себя вни­мание высоконравственными взглядами на задачу воспи­тания, желавший, главным образом, в ученике воспитать «человека» и ставивший «убеждения» на надлежащую высоту, был приглашен в 1857 году занять место попе­чителя одесского учебного округа. Программа Пирогова была одобрена и на исполнение ее дано согласие… Не­долго он пробыл в Одессе и был переведен в Киев. С деятельностью его в Киеве читатели наши знакомы. Заметим только, что Пирогову приходилось бороться не только с клеветой, приходилось защищаться не только от нападений сверху, но и в самой среде педагогов встре­чать противодействия.

Отвечая на замечания, сделанные по поводу из­вестных «Правил о поступках и наказаниях», у Пи­рогова вырвалось следующее печальное признание, свидетельствующее, с какими препятствиями ему приходилось бороться:

«Вправе ли мы требовать от наших педагогов высо­кого призвания, опыта жизни, самоотвержения, хри­стианской любви и трудного искусства индивидуализи­ровать? Откуда могут вдруг взяться у нас такие лич­ности? Кто вел, кто приготовил их этим путем? Где и у кого могли бы заимствовать образец высоких качеств? У прежних ли их наставников, в жизни ли общества, в окружающей ли их среде, в семье ли своей, в воспита­тельных ли заведениях?.. Можно ли забыть, что наши надзиратели, инспекторы и директоры покуда всё-таки остаются теми же чиновниками-воспитателями, как и прежде, — одни из них завалены письменными делами дирекции, а другие, исполняя неисполнимые обязанности нравственного надзора за 500–600 учениками, поневоле ограничиваются одной официальностью? Не ясно ли для всякого, кто любит смотреть правде в глаза, что мы вводили наши правила, убежденные опытом в вопию­щих недостатках общественного воспитания и воспита­телей».

Так отвечал чуткий ко всякой правде на упреки, вы­званные сердечной болью в лучших деятелях литературы того времени, при виде стеснений, препятствующих такой благородной личности, как Пирогов, провести свои мысли в дело и заставивших его по необходимости, скрепя сердце, сделать уступки большинству, чтобы спасти любимое дело…

По словам автора брошюры, «в Киеве выпали на долю его новые затруднения и столкновения. Пирогов отстаивал, с свойственной ему энергией, свой коренной принцип, по которому попечитель обязан оказывать на учащих и учащихся одно лишь нравственное давление и быть охранителем закона в университете». Но все до­воды были напрасны. Он должен был оставить попечи­тельство — и уехал в свое имение. Вскоре он был выбран в мировые посредники.

Во время управления министерством А. В. Головни­ным, Пирогов снова был призван к деятельности, коман­дирован за границу для руководства молодых ученых, которых посылало министерство народного просвеще­ния… Общественная деятельность Пирогова оконча­тельно была прервана вступлением в министерство графа Д. А. Толстого. Семнадцатого июня 1866 года он «освобождал Пирогова от возложенных на него поруче­ний». В качестве ученого он работал попрежнему, был приглашаем обществом Красного Креста на театр воен­ных действий, и теперь, чествуемый торжественно, как знаменитый ученый и независимый человек, может иметь хоть слабое утешение в общественной признательности интеллигенции.

Если он, как общественный деятель, не сделал всего, что мог бы сделать, если в борьбе он должен был усту­пить, то, во всяком случае, пример его деятельности имеет воспитательное значение и чествование его заслуг представляет добрый признак… Нередко фатальна бы­вает судьба самостоятельной личности, и многие вопросы возникают по этому поводу. Но в знаменитых своих «Вопросах жизни» юбиляр сам дает ответ в следующих прекрасных строках: