Константин Станюкович - Очерки общественной жизни

Каких только проклятий не выслушал в последние дни «гнилой», «развращенный» и «промозглый» Петер­бург от своей старинной недоброжелательницы — «порфи­роносной вдовы», белокаменной старушки, в лице ее вдох­новенных пророков! Они теперь единственные люди, которые пророчествуют тем свободнее, чем свободнее другие молчат. Они одни знают пути… Они одни знают, в чем счастие России! Тряхнув стариной, когда, по их словам, так привольно жилось в нравственном единении бояр и дьяков с «людишками» и «холопями», и не испугавшись даже того, что́ скажет «княгиня Марья Алексеевна», они договорились до… до совета защитникам подсудимых на­рушить основы правосудия… «Какое правосудие! Упразднить правосудие!» — кричат они в каком-то умоиссту­плении.

И всё это говорится, конечно, от имени России, и так как Россия возражать наверное не станет, то никто и не мешает этим апостолам на страницах своих органов яв­ляться в качестве специальных уполномоченных всего русского народа…

Но послания, в которых наши апостолы призывали на Петербург громы земные и небесные, как видно, оказа­лись недостаточны, чтобы образумить неверных… Надо было Москве приехать в Петербург и пламенным словом тронуть каменные души… И Москва приехала в лице пророка «Руси», И. С. Аксакова, и тронула каменные души. Несмотря на отвращение его к «зараженной атмо­сфере», он самолично явился в гнилой город и стал проповедывать крестовый поход против света и истины.

Надо думать, на этот раз пророк остался доволен Петербургом, который он видел на экстренном заседании славянского общества. Он тут встретил свою «Москву», и проповедь его произвела впечатление. Увлекшийся мраколюбец говорил на ту же туманную тему о единении, о лжеучениях Запада, которую он эксплуатирует в своей «Руси». Он предавал анафеме либералов и радикалов, он бросал в глаза собравшейся публике свою собственную историю, по которой Рюрик был призван единодушно всем русским народом. Он грозил кровавым хаосом, упреками, что интеллигенция забыла бога и Христа. Он убеждал скорее, чем доказывал, что у русского народа никогда не было антагонизма с властью, что отноше­ния эти всегда зиждились на добровольном признании, сознательном, произвольном, а не вынужденном. Опи­раясь на такое положение, он разгромил тех, кто увле­кается западными формами и, в конце концов, горячо заключил, что «этому не бывать»…

И оглушительные рукоплескания были ответом на эту полумистическую проповедь о боге и Христе, о тлетвор­ной интеллигенции, о единении и любви…

— Этому не бывать! — повторяли слушатели.

Но да не радуется вдохновенный пророк тому, что слово его произвело впечатление… Радоваться рано, и вот почему: сто́ит припомнить только, чему и кому не аплодировала публика, чему и кому она только не сочув­ствовала, и затем так же скоро забывала, как скоро увлекалась. «Сербское» возбуждение еще у всех в па­мяти. Она очень шатка в своих мнениях, известная часть публики, и поймать ее на фразу легко, особенно во вре­мена чуть ли не повального недоразумения, когда только одна сторона может высказываться, а другая должна ожидать конца ее речей…

— Отличная речь… ах, что за речь! — говорила мне на другой день одна знакомая барыня.

— Что же именно вам в ней понравилось?..

— Всё… всё… И голос, и призыв к богу… Мы ведь, в самом деле, бога забыли…

— Ну, а еще что?..

— Вообще… И главное — так это хорошо… Кровавый хаос и стена, на которую надо опереться… Обноски циви­лизации, одним словом… «этому не бывать»… И ка́к он это сказал!

Много ли, мало ли в числе слушателей г. Аксакова было таких, как дама, о которой я вспомнил, судить не берусь; но если их было довольно, то поставь г. Аксаков в образец мирного и благоденственного жития хоть Ки­тай, и тогда гром рукоплесканий был бы наградой ора­тору. Искренность подкупает, вера невольно трогает лю­дей, имеющих такие же смутные понятия о предмете, как и сам проповедник… Расплывчатость, неопределен­ность, какая-то туманная даль, разукрашенная подлож­ной историей, может действовать на нервы и заставить на время забыть слушателя даже краткий учебник исто­рии г. Иловайского.

Нынче чуть ли не ежедневно читаешь эти два слова: «интеллигенция» и «народ». Кто такое «интеллигенция» и кто такой «народ», едва ли вам объяснят публицисты, противопоставляющие одно другому. По их словам, как будто выходит, что и Разуваев народ, а Грацианов — интеллигенция. Выходит, какое-то вавилонское столпотворение.