Иосиф Бродский - Сочинения Иосифа Бродского. Том VI

If, when hearing that I have been stilled at last, they stand at the door,

Watching the full-starred heavens that winter sees,

Will this thought rise on those who will meet my face no more,

“He was one who had an eye for such mysteries”?

Если, узнав, что я наконец упокоился, они встанут у дверей

И взглянут на полное звезд небо, что видно зиме,

Осенит ли тех, кто больше не встретит мое лицо, мысль:

“У него был наметанный глаз на подобные тайны”?

Начнем с того, что фраза “stilled at last” (“наконец упокоился”) включает в свой эвфемистический радиус и автора, который расстается со стихотворением, и смолкнувшую предыдущую строфу. Таким образом в текст вводится аудитория, более обширная, нежели “соседи”, “зевака” или “кто-то”, которой предлагается играть роль тех, кто “Watching the full-starred heavens that winter sees” (“Взглянут на полное звезд небо, что видно зиме”). Это необыкновенная строка. Природоописательная часть здесь ошеломляет и практически предвещает Роберта Фроста. Ибо зима действительно видит больше неба, поскольку зимой деревья — голые и воздух — прозрачный. Если на небе полно звезд, зима видит больше звезд. Эта строка — апофеоз отсутствия, и все же г-н Гарди хочет еще ее усилить: “Will this thought rise on those who will meet my face no more” (“Осенит ли тех, кто больше не встретит мое лицо, мысль”). Слово “rise” сообщает предположительно похолодевшим чертам того, кто “stilled at last”, температуру луны.

За всем этим, конечно, стоит старая идея про души мертвых, обитающие на звездах. И все равно оптическая буквальность этого высказывания ослепляет. Очевидно, когда мы видим зимнее небо, мы видим Томаса Гарди. Именно на такие тайны у него был наметанный глаз еще при жизни.

Но зоркий глаз у него был и на вещи более земные. Читая это стихотворение, начинаешь замечать, что люди, которые предположительно будут его вспоминать, располагаются в каждой следующей строфе все выше и выше. В первой они в самом низу, в пятой взбираются на самый верх. У любого другого это могло быть случайностью — но не у Гарди. Нужно также внимательно следить за их преображением — от “the neighbours” (“соседи”) к “a gazer” (“зевака”), к “they” (“они”), к “any” (“кто-нибудь”). Все эти слова неконкретные и, конечно же, безлюбовные. Так кто же эти люди?

Прежде чем ответить на этот вопрос, давайте попробуем что-нибудь узнать про этих “any” и понять, чего он от них ждет.

And will any say when my bell of quittance is heard in the gloom,

And a crossing breeze cuts a pause in its outrollings,

Till they rise again, as they were a new bell's boom,

“He hears it not now, but used to notice such things”?

И скажет ли кто-нибудь, когда прощальный колокол зазвонит по мне во мраке,

И встречный ветерок вдруг прервет его звуки,

А потом они снова польются с другим колокольным ударом:

“Теперь он не слышит звона, а раньше замечал такие вещи”?

Здесь нет определенного времени года, то есть это — любое время. Это и любой “задник” — по-видимому, сельская местность, церковь в полях, звонит церковный колокол. Наблюдения, содержащиеся во второй и третьей строках, симпатичны, но для нашего поэта не представляют собой чего-либо выдающегося. И если “кто-нибудь” и скажет в его отсутствие “Не hears it not now, but used to notice such things” (“Теперь он не слышит звона, а раньше замечал такие вещи”), то этот кто-нибудь будет иметь в виду его способность описать все это. И еще: “such things” (“такие вещи”) — это звук, звук, прерванный ветром и вновь возвращающийся. Этот прерванный, но возобновляющийся звук можно воспринять здесь, в конце автоэлегии, как самоотсылочную метафору, и не потому, что звук, о котором идет речь, — это колокольный звон по Томасу Гарди.

Воспринять его можно так потому, что прерванный, но возобновляющийся звук — это, в общем, метафора поэзии — последовательность стихотворений, выходящих из-под одного и того же пера, последовательность строф в стихотворении. Это метафора и собственно для стихотворения “После меня”, со всеми его блуждающими ударениями и внезапно тормозящими цезурами. В этом смысле прощальный колокол никогда не замолкает — по крайней мере, если звонит он по Томасу Гарди. И он не замолкнет, покуда его “соседи”, “зеваки”, “они” и “кто-нибудь” — это мы.

IX

Чрезвычайные суждения относительно мертвого поэта лучше делать на основании совокупности его сочинений. Поскольку мы рассматриваем здесь лишь несколько его стихотворений, мы, вероятно, избежим этого искушения. Достаточно сказать, что он — один из весьма немногих поэтов, которые при минимально внимательном чтении легко выпадают из прошлого. Помогает ему в этом, несомненно, содержание его стихов: их просто чрезвычайно интересно читать. И перечитывать, поскольку их фактура очень часто препятствует легкому удовольствию. На это он делал главную ставку — и выиграл.