Лев Аннинский: Красный век. Эпоха и ее поэты. В 2 книгах

Дата вычисляется по графику выхода однотомника. Сам Межиров дат не ставит ни под стихами, ни под комментариями к стихам. Можно отнести это на свет его скрытного характера, а можно понять как установку: в реальности ничто не меняется, поэтому и датировать нечего. Одна дата врезана раз и навсегда: 1941. НАВСЕГДА. Так что все прочие даты — морок.

Говорят, что много лет спустя эти навыки помогли поэту продержаться первое время в Штатах, куда он на старости лет передислоцировался из СССР. Но это, понятно, такие же легенды, как и все другие факты из жизни поэта, производящие впечатление легенд.

Или третья? — если считать тогда же вышедший сборничек «Новые встречи». Сам Межиров второй своей книгой объявил «Ветровое стекло», но если учесть, что в любой своей книге он перемешивает старые и новые стихи, а дат не ставит, то нумерацию вообще можно считать условной. Безусловно другое: вопиющий контраст книги 1947 и книги 1950-го.

Свою русскую няню младенец запомнил прежде, чем свою еврейскую маму! Могу назвать ещё двух поэтов, поставивших словесные памятники своим русским няням: это Ходасевич и Межиров. Любопытно, что у обоих — еврейская кровь. У Ходасевича ещё и польская. А выбор — русский. Коржавин уточняет, что няня его — именно русская, а не украинка. Дело-то происходит в Киеве. Впрочем, в 1925 году Киев — скорее русский, чем украинский город. С еврейским и польским землячествами.

Позднейшая формулировка: Всемирно-историческое заблуждение всей нашей цивилизации, всерьез воспринятое Россией. См. Наум Коржавин. В соблазнах кровавой эпохи. Воспоминания. Том 1. М. 2005, с.324.

Позднейшая формулировка: Осквернение коммунистической революции сталинщиной. Там же, с.404.

Кстати, о псевдониме. Эта история — настоящий анекдот о подмене, реализованной в истину. Хотелось заменить еврейскую фамилию русской. Подвернулось что-то кондовое, кряжистое, куржавое. Соблазнился. Потом выяснилось, что коржавыми в Сибири зовут нездоровых и квёлых. Из упрямства упёрся. Критик Б.Сарнов дружески переделал псевдоним в Плюгавина. Коржавин со смехом пересказал всё в мемуарах. На мой взгляд, это делает ему честь.

Четверть века спустя в Алма-Ате молоденькая Светлана Аксенова-Штейнгруд откликнулась: «Что ты можешь? Только горе множишь, только сеешь смуту и беду! Нет коня. Ракету не стреножишь и не остановишь на ходу». Так что «шестидесятниками» дело не ограничилось.

Сборник вышел в 1990 году, когда Советская власть уже кренилась, и является достаточно полным собранием коржавинской поэзии; единственный же изданный до того в 1963 году тоненький сборничек «Годы» — был чем-то вроде надводной части айсберга… что не помешало ему иметь в тогдашних читательских кругах оглушительный успех.

Надежда Мандельштам сказала как-то: «Дело не в нём, дело в нас». Слышал ли Коржавин от неё это? Всё могло быть.