Виктор Ротов - Ближе к истине

— Нет.

— Ты невозможный, жуткий, античеловеческий реалист. Ну пусть тебе хоть немножко кажется!

— Хорошо. Пусть немножко кажется.

— Ну вот. А теперь давай пофантазируем.

Здесь, пожалуй, в самую пору будет сказать, что Женя мастер пофантазировать, оторваться от реальной жизни. Причем, фантазии у него какие‑то очень реальные. Только всегда окрашены насмешкой, даже издевочкой, я бы сказал. За это он был недоволен собой. В одном из писем ко мне он писал: «Пишу новую вещь. И опять она какая-то странная получается». Он имел в виду — не от мира сего, фантасмагоричная. А ему, видно, хотелось написать реалистическую повесть. Признаться, и мне хотелось от него хорошей реалистической вещи. А его заносило в некий мир с размытыми контурами. И он был феноменально изобретателен в изображении этого мира. Делал это без всякого напряжения. Кажется, ничего не выдумывал, брал фактуру из окружающей жизни.

Вот и теперь он предложил посмотреть на нас как бы со стороны. Глазами деревьев, если можно так выразиться. И он это не выдумал, он воспользовался рассказом хозяйского сына об эксперименте ученых.

— Сначала деревьям было любопытно, — начал он фантазировать, — не часто здесь проходят писатели. Потом лес видит, что мы не собираем грибы, не рубим деревья, не убиваем зверей, даже цветы не рвем. Идем себе и разговариваем. А разговоры наши лесу непонятны, а потому неинтересны. Деревьям, как и людям, тоже, может, хочется сильных впечатлений. И вот, присмотревшись к нам, они пришли к выводу, что скушный мы народ…

— Тебе уже надоел наш поход? — понял я его по-своему.

— Нет.

— А чего захандрил?

— Не захандрил, а мне так кажется!

— Когда кажется — крестятся. Перекрестись и спи.

— Хорошо. Сплю.

Я долго не мог заснуть, думал все. Женина мысль — «скушный мы народ» — поразила меня. В самом деле, я стал замечать, что не только друзья, а и близкие мои стали холодновато относиться ко мне. И чем больше я отдавался работе, чем увлеченнее занимался своим делом, тем холоднее становилось вокруг меня. А. порой мои близкие даже раздражались. Сначала я не мог понять, в чем дело? А потом до меня дошло — ну кому интересно жить с человеком, который Есе время занят своим делом? Да еще если дело такое, что другим неинтересно. Любопытно, конечно, когда напечатают повесть или рассказ: как там у него получилось? Прочитают, похвалят, если понравилось; промолчат, если не понравилось, и все. До очередной публикации. Я работаю, они безучастно ждут. А друзья все дальше, а вокруг все холоднее. Никому неинтересны мои муки творчества. Они и в самом деле неинтересны, потому что о них толком даже не расскажешь. Да и не принято о них рассказывать. Ну кто станет рассказывать о том, что вот строчка или абзац не дается, слово нужное на ум не идет, события зашли в тупик, характеры бледные и так далее. Все это преодолевается в одиночку, за рабочим столом, а подчас замысел держится в тайне. Потому что, бывает, поделишься — смотришь, и пропал к нему интерес.

Я часто вспоминаю теперь одного моего друга. Он позвонил как‑то, предложил встретиться. А я настроился поработать вечером. И отказался. Надо было сослаться на нездоровье, или хотя бы на плохое самочувствие жены. Her же! Я сказал, что срочная работа и предложил встретиться через пару дней. Он мне ответил очень просто, но так, что я навсегда запомнил: «В Толстые лезешь?»

Теперь признаться стыдно, но я частенько бегал в Литинституте от нашей студенческой братии. Уклонялся от пирушек и прочих разных затей. Может, потому, что был постарше многих ребят. А может, потому, что любил посидеть с книжкой, позаниматься. Братия талантом пробивалась, а мне надо было упорно трудиться.

Женя тоже любил трудиться. И Сеня был трудолюбивым человеком. Но уж больно заводной. И заводился он

чаще всего некстати. Только мы войдем во вкус — читаем или пишем, — он вдруг встает.

— Ну, мальчики, поехали…

Это или в кино, или пиво пить, или гулять в Серебряный Бор.

— Да подожди ты! Дай позаниматься хоть немного!

Сопротивляться, возражать ему было бесполезно. Не

даст заниматься, не даст полежать, будет теребить до тех пор, пока мы не сдадимся.

Мы с Женей придумали контрход: если не хотим идти гулять, мы делаем просто, сразу соглашаемся. Одеваемся, идем на троллейбусную остановку, ждем. Подходит троллейбус, Сеня, как всегда, впереди, мы с Женей приотстаем, мешкаем, будто невзначай не успеваем, дверь захлопывается, и Сеня уезжает один. Мы свободны. В следующий раз наоборот: мы успеваем вскочить, он остается. Снова мы свободны. Потом, правда, он разгадал нашу маленькую хитрость, но мы упорно стояли на своем — мы не виноваты. И в деталях доказывали ему, что вышло все совершенно случайно. Он верил.