Виктор Ротов - Ближе к истине

Женя почему‑то посмотрел леща на свет.

— Старик, — сказал он сурово, — а почему лещ такой дохлый? — он ставил Сеню на место. Потому что Сеню, мы поняли, нельзя поощрять. Потому что он уже съехал с места. — Ты знал когда‑нибудь Поля Гетти?

— Нет, — отвлекся от приготовлений Сеня. — Кто такой?

— Некоронованный король Америки, старик. Самый богатый человек в мире.

— Ну?

— Вот тебе и ну. Недавно купил машинку для стрижки. И сам себя подстригает. Почему? Экономит. Так?

— Так, — Сеня, уже погашенный, завороженно глядел на Женю, медленно садясь на стул.

— Поэтому прячь все это обратно в чемодан, старик.

Оставь на поверхности одну бутылку и эту вот несчастную курицу, с которой ты так бестактно обошелся.

— Пожалуйста, — сказал Сеня.

— Мы же не последний день здесь, старик. Верно?

— Верно.

— Вот так!..

Мы с Женей съели по куриной ноге и по лещу. Сеня смотрел нам в рот счастливыми глазами, совсем как Женина мама перед этим.

Потом нам пришлось идти в сквер прогуливать Сеню. Он сказал: «Мальчики, я вас угостил? А вы не откажите в компании погулять со мной».

Сеня был забавным парнем, он скрашивал нашу студенческую жизнь. Порой, правда, был несносным. Но это детали. В нем была бездна предприимчивости и почти детской непосредственности. Он был талантливый, честолюбивый, иногда грубоват, а иногда мягок и совестлив, как девица. Сеня! Одно слово: Сеня! Это было яркое пятно в нашей студенческой жизни. Его можно вспоминать с умилением и с ужасом.

Он потащил нас в сквер. И мы с Женей покорились. А что поделаешь — попали в зависимость: стакан пива, куриная ножка и жирный, величиной с лапоть, лещ чего‑то стоят. Надо отрабатывать.

Мы ходили с кислыми лицами, Женя зевал на весь сквер. Я тщетно придумывал, чем бы скрасить эту тяжкую прогулку. Но вот Женя, кажется, разошелся, разогнал сон и стал исподволь с издевкой заводить Сеню. И тем забавляться.

— Старик, ты сколько весишь?

Сеня раскрыл было рот, чтобы ответить.

— Не говори, — остановил его Женя. — Я знаю — 96 кэгэ.

— Откуда ты знаешь? — приостановился Сеня. И вдруг вспомнил: — А — а-а! Я за столом говорил. Ат, Женя!.. Нет, Витя, ты посмотри на него. Это страшный человек! Секёт на раз.

— Ну хорошо, старик. Задам тебе другой вопрос. И отвечу на него. Только ты сначала подумай, не говорил ли ты нам об этом в прошлом году.

— Как это в прошлом году?

— Ладно, старик, слушай. Ты этих лещей браконьерским пугем добыл? Думай.

Сеня подумал. Женя напомнил:

— В прошлом году ты не говорил нам об этом? — и ответил на свой вопрос: — лещей ты добыл незаконным браконьерским путем на Дону.

— Откуда ты знаешь?

— А на нем клеймо бесцветное. Ту думаешь, я просто так на свет леща рассматривал?

Сеня обалдело помолчал, а потом расхохотался громко. Я тоже смеялся. И Женя похохатывал: хе — хе — хе, глядя на нас.

У всех у троих у нас (надо же так подобраться) было больше чем достаточно чувства юмора. И все мы горазды были разыгрывать один одного. Это и помогало нам скрашивать пустое время.

— Ну вот, — Женя потер руки. — А теперь можно и спать идти.

И мы пошли спать.

Я долго ворочался в постели, не мог заснуть, переполненный впечатлениями. Женя тихонько посапывал. Сеня оглушительно храпел. Еще вчера я не знал ни того, ни другого, а сегодня у меня сразу двое друзей. И каких! Это же личности! Личность, если она есть, заметна сразу. Женя и Сеня — бесспорно необыкновенные парни. Я это уже понял. Я перебирал в уме события дня и никак не мог отделаться от мыслей о клейменном леще. Надо же придумать! Больше всего меня поразила способность Жени импровизировать на ходу. Наши поступки, слова, манеры, привычки, склонности и слабости тут же переделывались им в изящные шутки, каламбуры, подначки. И он был всегда неистощим на них. Только надо было понимать его, не обижаться, подыгрывать ему.

Вот и ^еперь, в вагоне. Сначала это его «старый, злобный, анти 1еловеческий неуч» неприятно реза) уло г» не слух. Я, правда, не подал вида, и стал приду&^ ыватг rro‑i ибудь в отместку в его адрес. Я понимал истинный смысл этих слов: просто он придумал уже новую деталь для нового образа, новой своей вещи, которая теперь разворачивается в его душе. И этот вагон, и эти дерматином обтянутые кресла, и его сожженная на солнце до адской боли напростоквашенная спина, и эти две женские головки впереди нас может быть уже гуляют на страницах его будущей повести.

Да. Я был прав. Эта людная духота вагона дала первые штрихи новой повести Жени Дубровина. Оказывается, он все видел, все замечал, все слышал, все запоминал. Я уз