Честность Камю немедленно всколыхнула всю Францию, и он повторил эти слова в письме в газету Monde.
Мы видим, что у Камю не было никаких глобальных идей по поводу судьбы Алжира, а те, которые он высказывал, производили впечатление почти наивных. Мы знаем, что победа, пусть на время, осталась за идеалами Сартра. Но сегодня эти идеалы антиколониализма практически повержены в пыль, потому что Алжир стал ареной многолетней кровавой трагедии, и сейчас совершенно неясно, сколько еще предстоит проливать кровь ради идеалов, в которые уже практически никто не верит.
Сегодня мало кто рискнет всерьез проповедовать кровожадные взгляды позднего Сартра, который к концу жизни впал в интеллектуальный паралич и превратился в идеологического петрушку. А вот предостережения Камю, при всей их мнимой тривиальности, звучат почти пророчеством. Их легко, к примеру, представить себе на фоне политического пейзажа современного Израиля, где идет, может быть, последняя война, имеющая отношение к колониализму, и где совершенно очевидно, что алжирская стратегия Сартра может привести лишь в кровавый тупик – и уже привела. А Камю не дает нам никаких решений, кроме нелюбви к несправедливости – это куда труднее практиковать за столиком кафе, чем мировую революцию.
Камю, надо сказать, никогда формально не порывал с левым движением, он не видел ничего хорошего в капитализме и к Соединенным Штатам всегда относился подозрительно – напомню, что Мартин Хайдеггер, этот столп экзистенциализма и духовный предтеча Сартра, именовал США не иначе как «местом катастрофы». Но фактически «измена» Камю была воспринята Сартром и людьми его круга именно как его переход на сторону США, принятие «буржуазной» шкалы ценностей – тех, которые последний генсек КПСС наивно именовал общечеловеческими. Жестокий рецепт всеобщего благоденствия в глазах благодетелей несоизмерим по значению с любовью к матери.
История этой дружбы и вражды настолько символична и важна для всего минувшего столетия, что почти не замечаешь, как факты перетекают в выводы и нравственный суд. Надо сказать, что у самого автора книги она такого рефлекса не пробуждает. Вот как величественно завершает свою книгу Роналд Аронсон:
...
Оба этих человека давно мертвы, так же как и большая часть проблем, которые вначале свели их вместе, а потом развели порознь. Но их особое и совместное ощущение жизни до сих пор с нами, в том числе и их оппозиция друг другу, – до сих пор с нами, как завещание, как важное письменное наследие, как контрастные модели, как два глубинно связанных силовых поля, определивших их время и их выбор. Завершилось столетие, которое на какое-то мгновение казалось принадлежавшим им совместно, а затем стало предметом ожесточенной схватки между этими братьями-врагами. Неудивительно, что тень от отношений Камю с Сартром легла поперек самых худших и самых лучших воспоминаний этого столетия. И теперь, когда оно завершилось и, прежде всего, завершилась холодная война, мы, может быть, в состоянии воздать должное им обоим и отвергнуть «или-или», посеявшее между ними рознь.
В этом абзаце абсурдным образом перемешана толика нетрудной мудрости с совершенно неприемлемым цинизмом. Неприемлемым, по крайней мере, для меня, не оставляющим возможности не дать на него ответа. Тут ведь не просто позиция пресловутого кота Леопольда, призывающего ребят жить дружно – хотя в данном случае «ребята» уже мертвы. Нас пытаются уверить в том, что холодная война была просто досадной ошибкой, что коммунизм, если взглянуть с достаточной дистанции, не хуже и не лучше гуманизма. Нам пытаются внушить, что хорошая дружба важнее любых нравственных принципов, особенно если речь идет о таких талантливых и замечательных людях. Разве не сказал сам Сартр незадолго до смерти, что Камю был его последним и лучшим другом? А коли так, почему не завершить пьесу этим красивым аккордом?
Сам Камю ничего подобного не говорил – он задолго до этого погиб в автокатастрофе. В любом случае, как это ни парадоксально звучит, во всей поведанной истории ссора куда важнее, чем дружба, и именно ее не стоит терять из виду. Можно сослаться на великую литературу и вспомнить, что ссора – один из самых важных психологических архетипов человеческого поведения, может быть высшая форма твердо принятого решения. Легко себе представить, что, посети шатер Ахиллеса кто-нибудь еще красноречивее мудреца Нестора, ему было бы вполне под силу помирить героя с Агамемноном, и тогда все пошло бы гладко, вот только никто не написал бы «Илиаду». Потому что все дело здесь именно в ссоре, хотя Сартр и Камю поссорились не из-за девицы.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу