Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Нет, я и теперь не отрекаюсь от главного, за что стоял, что отвергал и что принимал полвека и чет­верть века назад. Раскол Европы и Германии, как и раскол мира в целом, не являлся подходящей ба­зой для решений, соответствующих вызовам эпо­хи. С утратой Соединенными Штатами атомной монополии и относительной неуязвимости посыл­ки, оплодотворившие стратегию глобального про­тивостояния, безнадежно устарели. Требовались не конфронтация, не всеподминающая милитаризация планеты, но вариант или варианты развития, кото­рые брали бы за ориентир добрососедство, партнер­ство, сотрудничество, что без" умения прощать друг другу недостатки, без отречения от насилия как ин­струмента политики недостижимо.

Кто-то по прочтении этих строк воскликнет: «хо­лодная война» себя оправдала, «империя зла» по­терпела сокрушительное поражение и исчезла. По­томки подсчитают, во что обошелся человечеству нынешний пир. «Возможно, что человечество ста­новится богаче, становясь беднее, и [оно] выигры­вает, проигрывая», — записал Кант. Философия — штука тонкая, а где тонко, там может и порваться.

На мой вкус, как цель не оправдывает средств, так и конечное торжество не облагородит мерзо­стей, мостивших путь к нему, не сделает амораль­ное нравственным. Раскол Германии и Европы был производным от расщепления атома, он являлся не предтечей «холодной войны», а ее эмиссией и вме­сте с тем питательной средой для культивирования вражды и страха. Верно и другое: почти все в пос­левоенном мире сложилось бы иначе, не подыграй ? правители Советского Союза стратегам «балансиро­вания на грани войны», не сделай военную мощь своим излюбленным идолом.

Увы, в политике труднее всего разгадать гра­ницы не чужих, а собственных возможностей. За­нявшись подражательством (чем мы хуже аме­риканцев?!), соскользнув к логике конфронтации, советская политика стреножила себя, утратила ини­циативу. Смещались приоритеты, долговременные интересы стали походить на зеркальное отражение утилитарных потребностей. А зеркало не только не отражает обратной стороны вещей, оно имеет еще одну особенность: правое видится в нем как левое и неправое кажется правым. Что значит сдать в политике инициативу? Это сродни утрате веры в себя, в достоинства собственных идей, в свою правоту.

Наши власть имущие гнали прочь сомнения и сомневающихся. Они демонстрировали вовне не­зыблемый оптимизм: будущее безраздельно за нами и река времени сама принесет если не их самих, то преемников к заветной гавани. Можно даже не гре­сти. Никакие аргументы и цифровые выкладки не колебали догму о неотвратимости смены эпох. Фак­ты отскакивали от этой разновидности фатализма как от стенки горох.

Возьмем германскую проблему. После подписа­ния Московского договора А. Громыко начисто вычеркнул понятия «немецкое единство» и «окон­чательное мирное урегулирование» из своего лек­сикона. Это вместо того, чтобы как-то восстано­вить позиции, по недосмотру оставленные нам же самим в укор. С соображениями, вносившими хотя бы ощущение подвижек, освежения «про» и «кон­тра», к нему невозможно было подступиться.

Новое политическое мышление, провозглашен­ное в 1985—1986 годах перестройкой, звало к инвен­таризации всех скопленных активов и пассивов. Как на текущих счетах, так и в стратегических запасни­ках. Под занавес я снова убедился: не каждый труб­ный звук надо принимать за призывной. До этого, однако, предстояло пройти еще один университет.

Пока же на рабочий стол генерального регуляр­но ложились анализы и доклады о моих встречах с компетентными собеседниками, которые вносили радикальные коррективы в официально санкцио­нированный портрет ГДР. Исходной стала записка, сопровождавшая прогноз профессора Р. Белоусова, который за три года до вступления кризиса в нео­братимую фазу предсказал: ГДР и другие страны — члены Организации Варшавского договора на рубе­же 1989—1990 годов столкнутся с экономическими трудностями, не разрешимыми собственными си­лами и чреватыми политическими, социальными и прочими осложнениями. Советский Союз сам будет находиться в это время в жесточайшем экономи­ческом цейтноте и не сможет прийти своим парт­нерам и союзникам на помощь.

Какого политика, добивающегося, чтобы в него поверили так, как он верит сам себе, обеспокоит оракульство на годы вперед? Метеослужба с ее сот­нями станций и тысячами ЭВМ не в состоянии вы­дать приличного прогноза на завтра. Сколько не­крологов загодя составлялось Е. Варгой и другими знатоками мировому капитализму? А он поднату­жился и существует себе дальше. От лукавого все долгосрочные гадания.