Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Будь что будет. Приглашаю в АПН группу церков­ных деятелей, мне лично знакомых. В условленный день их прибыло больше, чем ожидалось. Предсе­датель Государственного комитета по делам культов К. Харчев, которого я попросил взять на себя созыв, чуть перестарался. Мой служебный кабинет маловат, перебираемся в зал правления агентства.

После взаимных приветствий, не очень затянув­шихся, задаю гостям несколько конкретных вопро­сов: что реально сделано и делается к юбилею, что из пожеланий патриарха и епископата находит кон­структивный отзвук и где советская власть встала в позу, есть ли в контексте тысячелетия продвижение по застарелым проблемам, коим церковь придает значение? В ответ услышал горькое и грустное. Не желая нарываться на отказ, православная церковь скромно сформулировала свои просьбы к государ­ству. Однако и они застряли по большей части в паутине, сотканной из хамства, черствости и бю­рократизма.

Условливаемся, что мои собеседники обсудят си­туацию с патриархом Пименом и открытым слогом известят меня,-как церкви видятся программа-оп­тимум и минимум-минимо рум. Я в свою очередь брался без ссылок на церковные авторитеты доло­жить о положении дел лично М. Горбачеву. Инте­ресам дела не повредило бы, не преминул отметить я, если бы участники встречи в АПН оставили при себе все услышанное в ходе наших размышлений вслух. Приходится учитывать, что любителей вли­вать в мед деготь не убавится с получением сигна­ла, что председатель агентства принимал высоких церковных представителей, а скрыть это, понятно, невозможно.

Дальше все завертелось в завидном темпе. Пару дней спустя митрополит Питирим передал мне освященные патриархом соображения. Сразу сел за записку генеральному. Не буду связывать себя просьбами, как они доведены до моего сведения. Подведение черты под трудным, часто бессмыслен­но жестоким прошлым требует назвать многое не иносказательно, а собственными именами. Если не решиться на это сейчас, задачу придется отставить, и надолго.

Не превращать отделение церкви от государства в отчуждение от общества, не подвергать ее остра­кизму. Юбилей должен отмечаться как крупнейшее национальное событие и важная веха в истории цивилизации. Поэтому можно было бы только при­ветствовать, если бы на торжества в Москву прибы­ли высокие представители различных религиозных общин из советских регионов, а также из-за рубе­жа. Церковь вправе получить в свое распоряжение Большой театр, а не концертный зал в гостинице «Россия», который ей навязывали. Надо предусмот­реть трансляцию торжеств по центральному совет­скому телевидению на страну и за границу, а не от­крывать торги по лицензии на съемку с тем, чтобы прокрутить репортажи перед любопытными чуже­странцами. Дать верующим возможность почтить своих святых и поклониться святыням.

Если, однако, этим ограничиться, урок не был бы выполнен. Юбилей нельзя уподобить фейерверку: просиял луч и дальше снова беспросвет. Справедли­вость требовала возвращения православию уцелев­ших культовых сооружений. Само собой разумеется, подлежали восстановлению права церкви на Киево-Печерскую лавру и прочие памятники, возникшие у мест, где совершался первый обряд крещения Руси. В лоно церкви должны были вернуться библиотеки, реликвии, мощи святых, отнятые у нее в основном в двадцатые годы под флагом «национализации» и борьбы с мракобесием.

Риск был, и большой. Я отдавал себе в этом от­чет. Примкни М. Горбачев к фракции демагогов, кои безбожие отождествляли с обгаживанием все­го святого, а свободу совести с бессовестностью, мне бы несдобровать. Купали бы меня до посине­ния в ледяной политпроруби. В те годы наши пра­вители хороводов с князьями церкви еще не во­дили, свечей перед иконами в храмах не жгли, бла­гословений не испрашивали. Религия оставалась, по канонам ультрадогматиков, «опиумом для на­рода». Ну а распространители подобного зелья и их «покровители» не могли рассчитывать на ми­лое обхождение. Если угодно, моя записка была тестом для партийного и государственного руко­водства, проверкой серьезности саженными бук­вами начертанных лозунгов, суливших приоритет гуманности над догмами и «измами».

Оригинал записки пребывает где-то в президент­ском архиве. Копию я в свое время отдал Харчеву, чтобы сверял, где дело движется и где пробук­совывает. Председателя Комитета по делам куль­тов съели вскорости после торжеств. Возвращение его на дипломатическое поприще сорвалось, хотя я приложил немало усилий, чтобы не пропал человек, коему не чужды были такие понятия, как мужество и гражданский долг. Обрушившиеся в 1991 году события разметали нас всех, и я вообще потерял Харчева из виду.