Валентин Фалин - Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Наши поклонники силы собственным чревом чувствовали, что насилие и безнравственность пло­хо сочетаются с христианством, по крайней мере с его ранней редакцией. И схема выстраивалась сама собой: кто против насилия, тот пацифист, пацифизм есть непротивление злу, непротивление сродни ка­питулянтству, а всякий капитулянт уповает — от­крыто или втихую — на боженьку.

Перестройка, если по гамбургскому счету, суме­ла запустить на полную мощность накопившийся в обществе разрушительный центробежный потенци­ал. Креативные ее задатки, едва проклюнувшись, не получали должного ухода, подпитки, стимулиро­вания. Их забивали сорняки и новые культуры, пе­ренесенные с чужих полей и обещавшие в первый-второй год возделывания сверхурожай. Не важно, что случится потом. Так было почти каждый раз и почти во всех сферах.

Тем дороже мне празднование тысячелетия кре­щения на Руси, приглашавшее каждого граждани­на нашей страны почувствовать себя частью цело­го, свою сопричастность к прошлому, настоящему и будущему Отечества. Не хочу переоценивать убеди­тельности слов, которые я расстелил перед М. Гор­бачевым. Ему нельзя отказать в чутье на опасности и шансы. Обращение, по-видимому, потому вызва­ло полезный отклик, что внутренний голос нашеп­тывал генсеку: преодолей колебания, остерегись примыкать к тем, кому мало уже состоявшегося обделения церкви государством.

Этим ретивым исполнителям задаться бы во­просом, как православию удалось удержаться на плаву и, несмотря на жестокий физический и духов­ный террор, сохранить узы с миллионными масса­ми? Почему слово с амвона было часто доходчивей, чем лавины заклинаний, сходивших с официальных трибун? Полюбопытничали бы, глядишь, и не разу­чились бы концы с концами сводить.

Вильгельм Буш, мастер лапидарной сатиры, при­метил: «Кто рулит, упускает из вида дно» («Wer rudert, sieht den grund nicht»). Будучи вознесенны­ми над простыми смертными, земные светила раз­ного покроя и яркости поразительно быстро преоб­ражаются. «Любимый», «уважаемый» — как только его ласкательно не обволакивают — избиратель по завершении подсчета голосов на выборах и распре­деления мандатов деградирует в глазах «демокра­тов» в «улицу», по которой можно ездить вдоль и поперек. А если власть авторитарная, помазанники берут ее, не процедив «спасибо», присваивают без остатка, загоняя под свою пяту, которая выдается за государство, общество. В таком государстве, что ка­сается подданных, признается моральной только мо­раль послушания и смирения, венцом свободы — возможность петь хвалу властителям. Не возбраняет­ся также славословить в адрес их чад и домочадцев.

А ведь чаще всего любому политическому благозлодеянию предшествует «уркналль», или изна­чальный взрыв. Большинство из нас к нему причастны. В выборах участвуем? Участвуем. Позволитель­но, чуть перефразируя Ф. Тютчева, пожаловаться на рок: нам не дано предугадать, как голосование наше отзовется. Во что отольется голос, отданный за пре­тендента на власть или за партию, — во благо или слезы? Под обещания о кисельных берегах при мо­лочных реках искатели власти берут взаймы у изби­рателя государство и, взяв, мнут его как скульпторы глину. Что выйдет после формовки и многократно­го обжига?

В общем, до совершенства и справедливости всем системам долго пахать и поля пропалывать. В Рос­сии же дел в этом смысле непочатый край.

При всех сменах и переменах в моей служебной деятельности я не отлучался от германской пробле­матики. Не потому что дорожил репутацией спе­циалиста в данной области. Судьба моего народа и моей семьи, понесенные ими в треклятую войну потери и пережитые лишения связали мои чувства, заботы и мысли в неразрывный узел. Можно по-разному смотреть на это, но факт остается фактом.

Без лишних слов понятно, что не всегда мне вы­падала возможность серьезно влиять на формиро­вание советских подходов к немцам и Германии. Однако жаловаться на недостаточность случаев за­молвить свое слово, застолбить свою позицию тоже было бы грех. И при Сталине, и после него разви­вал здесь активность, порой неосторожную и даже опасную. Или кто-то посмеет утверждать, будто споры с Л. Берией, дискуссии с Н. Хрущевым, пе­ретягивание каната с А. Громыко являлись чем-то обыденным?

Мне далеко намерение подрумянивать собствен­ные оценки, особенно пятидесятых — шестидеся­тых годов, чтобы втиснуться в ту компанию поли­тиков, дипломатов, политологов, журналистов, ко­торые резвятся ныне на ниве переиначивания бы­лого. Если ловить их на слове, они, прежде чем взя­ли в руки букварь, знали, кто есть кто и что есть что. С их колокольни глядя, Советский Союз был агрессором, виновником несчастий, пришедших­ся на долю Европы, Азии и прочих континентов, не исключая Антарктиды. Поэтому они сочувствовали политике изнурения СССР гонкой вооружений, эко­номическими блокадами, подрывными акциями, рас­шатывания его стабильности извне и изнутри. Таких, заглушавших в себе «голос Америки» и для отвода глаз носивших зачес «под ортодоксов», было у нас, оказывается, пруд пруди. Воистину, чаще, чем ло­шадей, на переправах меняют идеи и личину.