Евгений Додолев - Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль

Слово «новое» типично для постмодернизма. Постмодернизм, однако, не однороден и не однозначен. Это скорее вскрытие факта «конца истории», нежели программа действий на будущее. Уже в конце XIX века прозорливые мыслители распознали нигилистическую сущность современности. «Смерть Бога» превратила мир в ничто. На этот вызов попытался ответить модернизм. В политике и идеологии самыми глубокими были социально-политические поиски коммунистов и фашистов, то есть тех, кто драматически воспринял новость о «смерти Бога» и прочувствовал ее как глубокую внутреннюю трагедию. Именно коммунисты и фашисты дали наиболее серьезных деятелей философии и культуры в XX веке — от Хайдеггера, Бенна, Юнгера, Генона, Эволы до Бретона, Сартра, Дали, Камю и т. д. Коммунисты ответили на «смерть Бога» рождением нового человека коммунизма; фашисты остались верны Ницше — их идеалом был сверхчеловек, «Sonnenmensch», «победитель Бога и ничто». Либерал-капитализм принял «смерть Бога»

куда более спокойно и безразлично. «Умер, так умер», make money, sex for support. Ho постмодернизм обнаружил, что коммунистически-фашистский эксперимент (оборванный искусственно или исчерпавший себя сам) тоже не заполнил собой вакуума. Кровавая и страстная история XX века кончилась Боровым и озабоченным фрацменом. У Гайдара лицо не монстра, как утверждают патриоты, и не революционера, на чем настаивают демороссы, — это поросенок-брокер из американского мультсериала. Типичный персонаж постмодернизма — ни плохой, ни хороший, ни умный, ни глупый, ни «красный», ни «белый». Розовый, обычный, классический «клон» мира Фукуямы. «Бог умер, Егор Тимурович». «Да?! Правда?! Сочувствую, но денег на похороны в бюджете нет». Потомок коммунистического поэта и сказочника-славянофила превратился в это странное постмодернистическое существо без форм и убеждений. Если в России построят Диснейленд, то у дверей поставят улыбающуюся резиновую фигуру надувного Гайдара.

«Бог умер» — забвение именно этой формулы и вскрыли постмодернисты. «Новое» здесь именно в том, что люди забыли не только о Боге, ной о его смерти, что предложения возможных ответов затмили сам вопрос, а страстный процесс преодоления трагедии заставил забыть, в чем же она заключалась.

Часто в политических дискурсах и обычных разговорах проскальзывает одна характерная оговорка или фигура речи. К примеру: «мне что красные, что коричневые, что голубые» или «и красным, и белым я предпочитаю голубых» и т. д. Всякий, кто знаком с психоанализом, сразу поймет, что постановка сексуального извращения, гомосексуализма, в один ряд с основными политическими идеологиями — «красными», «белыми», «коричневыми» ит. д. — не может быть случайностью; она вскрывает некоторый важный психологический комплекс. Эта особенность удивительно ярко характеризует дух постмодернизма, дух «новой» политики. С одной стороны, приверженность любой политической идеологии рассматривается как нечто аналогичное сексуальному извращению, и тем самым «политический идеализм» низводится до обычной гротескной половой патологии. «Красный», «белый», «коричневый», «монархист» или «демократ» не может не быть «чокнутым извращенцем». Поразительно, как подтверждается этот постмодернистический ехидный упрек на политических собраниях, шествиях, съездах. Перекошенные, гротескные лица, странная экзальтация, резкие жесты, всполохи маниакала во взгляде — Лимонов совокупно называет этот политический тип чайниками. Обыденное сознание постмодернистического общества видит в идеологии лишь физиологическую патологию. «Политика — дело гомиков». Конечно, это не означает, что все люди, сохраняющие интерес к идеологии, гомосексуалисты, но тем не менее они подобны «гомосексуалистам» в своей отчужденности от обыденных нормативов, в своей клубности, в своей генетической отдаленности от среднего, нормального состояния обывателя. При этом обвинение в «голубизне» в адрес тех или иных политиков можно услышать порой и от самых натуральных педерастов, подобно тому как либеральные евреи разоблачают еврейство Жириновского, а профессиональные шлюхи обвиняют друг друга в занятии проституцией.

С другой стороны, сам гомосексуализм возводится до уровня политической категории, что также является постмодернистическим элементом. То, что раньше было совершенно внеполитическим явлением — половые извращения, оккультизм, магия, хобби (к примеру, любовь к автомашинам или наркотикам), экстрасенсорика и т. д., - действительно становится элементом «новой» политики. Так как и вскрытие нигилизма современности, и попытка ответить на вызов этого нигилизма отныне никого не интересуют (а следовательно, и политические и идеологические формы, связанные с этой проблемой, полностью теряют свой смысл), то в центре общественного внимания может встать что угодно, в полной независимости от своей идеологической, метафизической или социальной серьезности. Партия Кашпировского или движение любителей пива — это именно такие феномены, но ярче всего, конечно, захватывает воображение «парламентская фракция педерастов». Социально миноритарное и биологически патологичное здесь совпадают, придавая «новой политике» ясность и узнаваемость для самых ограниченных обывателей. То, что было осмысленно, сегодня обессмысленно, и соответственно бессмысленное автоматически приобретает смысл.